Летний зной

Коклос оставил свиту Алекиана и разыскал собственный фургон. Керт поджидал карлика сытый и почти совершенно удовлетворенный. Полгнома позаботился, чтобы великана кормили до отвала, и Дубина всегда был сыт. Единственное, чего ему не хватало — общения. Он частенько просился, чтобы Коклос отпустил в лагерь — посидеть с обозными у костра, поболтать, а если повезет — то и набить кому-нибудь морду. Керт вовсе не был драчуном, просто не знал иных развлечений. Полгнома запрещал отлучаться, боялся, что недалекий оруженосец выболтает секреты. Странно же, что такой здоровенный парень прохлаждается при особе императорского шута.

Рассказать Керт мог не слишком много, однако Полгнома не хотел рисковать. Какая-то тайная миссия, какие-то секреты — мало ли кто заинтересуется, к чему карлик вдалбливает Дубине нехитрые планы: в нужный момент исполнить все, что прикажет благородный Коклос. А что этот герой изволит приказать? Вот то-то…

Сейчас карлик, явившись к фургоны, первым делом потребовал:

— Повтори!

— Мой господин — сэр Коклос Полгнома, великий герой. Я — верный слуга, — послушно забубнил верзила, — когда господин Коклос прикажет, я исполню в точности, до той поры ни с кем не заговорю, никому ничего не скажу…

— Молодец, — одобрил Коклос, — все точно. Хорошо бы ты, когда придет время, в самом деле справился.

— Не извольте сомневаться, ваша милость.

— Тебя хорошо покормили?

— Не жалуемся… скучно только.

— Ничего, развлечения будут. Скоро, говорю, будут, и не строй такую кислую мину. Ну-ка, встань здесь, выпрямись.

Эту процедуру они повторяли каждый вечер. Великан вздохнул и послушно встал у фургона. Полгнома вскарабкался в кузов и, поднявшись на цыпочки, поднял палку с зарубкой — зарубка оказалась на высоте макушки Керта.

— М-да, — констатировал карлик. — Кормлю тебя, кормлю, а ты не растешь.

— Да ведь я и так не маленький.

— Мне был нужен тролль. Эх, где сейчас мой славный Дрымвенниль?.. Я, друг мой, надеялся, что, если тебя кормить, ты подрастешь и сделаешься, как тролль.

— Это, прошу прощения у вашей геройской милости, невозможно. Да и не охота мне в тролли.

— А чего тебе охота?

— Отпустили б меня хоть на вечер…

— Не выдумывай. Говорят, войско сантлакских обормотов уже выступило из Энгры.

— То вам, господин, ведомо, что говорят. А я тут сижу, будто пес цепной. Ни о каких войсках из Энгры слыхом не слыхал, никаких новостей не знаю.

— Не жалуйся, мы все носим ошейники. Я говорю, войско уже выступило — значит, скоро нам с тобой кое-что предстоит. Потом можешь хоть каждый вечер язык чесать с мужичьем. Немного осталось, потерпи.

— Благодарствуйте, ваша милость.

Коклос вздохнул — шут опасался, что исполнение его плана Дубина вряд ли переживет и заранее жалел туповатого увальня. Потому снова спросил:

— Тебя хорошо покормили?

— Благодарствуйте, ваша милость.

Коклос снова вздохнул, задернул полог фургона, растянулся на мешках и стал строить планы. Обычно в таком случае карлик болтал сам с собой, однако теперь не решался заговорить вслух, опасался, что подслушают, а замысел был таков, что нужно держать в тайне — и чем ближе решительный миг, тем тяжелей скрывать. Откровенно говоря, он не был уверен, что в случае исполнения замысла и сам уцелеет… но такова судьба великих героев — рисковать головой.

* * *

Утро Алекиана началось, как обычно, с молитвы. И снова он взывал к Пресветлому в компании Когера. Пророк смиренно исполнял, что ему велели, и не делал попыток отыскать объяснения, отчего с ним такое приключилось, и почему именно он оказался гилфинговым избранником. Когер следовал с обозом, особу клирика неизменно охраняли гвардейцы — эти также не мучились вопросами и послушно стерегли святого отца, не задумываюсь, к чему такая прихоть императора. Алекиан требовал, чтобы Когера охраняли столь же тщательно, как и его самого, это исполнялось в точности.

По утрам и вечерам Алекиан посылал за клириком, иногда это случалось и днем, в таких случаях Когер спешил на зов, и эти двое, монах с императором преклоняли колени и подолгу шептали молитвы. Это могло произойти где угодно: в храме, у дороги, посреди поля. Охота помолиться приходила Алекиану регулярно.

Вот и теперь они с Когером полчаса молились в алом императорском шатре. Когер бубнил знакомые строки: «О Гилфинг Светлый, Пресветлый…» — до тех пор, пока Алекиан не поднялся с колен, это был знак, что ритуал завершен. После этого Когер с поклоном покинул шатер — это не обсуждалось, только Алекиан решал, когда пришла пора молитвы, и когда ее следует завершить. Клирик вышел из алого шатра, гвардейцы, приставленные охранять его особу, тут же привычно сомкнули строй вокруг него, и серая одежда священника странно смотрелась в окружении позолоченных лат и алых плащей. Впрочем, и к этому все давно привыкли.

Вскоре после ухода Когера из шатра вышел Алекиан. Бросил, ни на кого не глядя:

— Передайте Войсу, мы выступаем.