Летний зной

Ингви с Ннаонной и Никлисом собрали нехитрые пожитки — багаж большей частью состоял из оружия и доспехов — прихватили кадку с вытянувшимся Древом, и снесли груз на шлюпку. Гребцы, невозмутимые загорелые бородачи, ждали, пока пассажиры устроятся. Лотрик с палубы молча следил за тем, как чужаки покидают борт его «Одады». Шкипер помалкивал — должно быть, боялся спугнуть удачу. Ничего ему не хотелось так же сильно, как избавиться от беспокойных пассажиров. Чтоб снова началась размеренная тусклая жизнь — переход, погрузка, разгрузка, дешевое пиво, немытые хари старых знакомых в портовых кабаках, все те же немудрящие байки, те же унылые берега плывут за бортом… Славная, Гангмар ее дери, жизнь!

Ингви окликнул Лотрика с борта шлюпки:

— Эй, мастер, держи!

Золотой с чеканным профилем Черного Ворона сверкнул в лучах рассветного солнца, шкипер запоздало выбросил руку, но не успел. Монета звякнула о грязные доски настила и дребезжа покатилась по палубе. Лотрик позабыв обо всем на свете, бросился ловить ускользающий кругляш. Настиг, подхватил дрожащими пальцами, выпрямился.

Шлюпка уже отвалила — скользила по светлой, пронизанной розовым солнечным светом воде, гребцы привычно и легко работали веслами, а Ингви уже не глядел на «Одаду», склонился к Ннаонне и что-то сказал на ухо. Девушка рассмеялась — звонко, как серебряный колокольчик. Им не было никакого дела до старины Лотрика Кореля, и почему-то такое обстоятельство показалось шкиперу обидным. Он ненадолго соприкоснулся с тайнами Мира, с «величествами», «светлостями», Гунгиллиным Древом и золотом Меннерегна из Семи Башен — а теперь все позади, и ждет Лотрика привычная жизнь: переход, погрузка, разгрузка, дешевое пиво, немытые хари старых знакомых в портовых кабаках, все те же немудрящие байки, те же унылые берега плывут за бортом… И тут с моряком случилось странное. Вдруг защипало в носу, на глаза навернулись нежданные слезы. Что ж за судьба у него такая! Жизнь, настоящая жизнь ступила на подгнившую палубу «Одады», и вот — уже покинула барку. Настоящая жизнь промчалась поперек судьбы моряка, а он — что? Он остался на обочине и глотает пыль. Пожалуй, впервые Лотрик задумался: а хороша ли такая жизнь? А правильно ли так вот — служить фоном картины, начертанной Светлым между голубым небом и синим морем? Эх…

* * *

После прощания Тонвер и вовсе загрустил. Жизнерадостный толстяк сделался задумчивым и молчаливым, Дунт и вовсе не отличался разговорчивостью, так что парочка удалилась с «Одады» в молчании. Приятели, не сговариваясь, направились в кабак, влекомые чутьем. Куда бы ни попали разбитные монахи, в какой бы город ни завела их судьба, ноги сами несли к ближайшему кабаку.

Ближайшим, разумеется, оказался «Якорь». Темнота помещения Тонвера с Дунтом не смущала, скорей наоборот — показалась уместной. Монахи заказали вина и мяса, а когда прислуга удалилась, Дунт отсчитал приятелю его долю золота и тихо передал под столом. Тонвер только вздохнул, принимая монеты.

— Не пересчитаешь? — удивился Дунт. — Раньше ты не настолько доверял!

— Сам себе дивлюсь, брат, — пожаловался толстяк, — что-то сделалось мне томно.

— Попросить еще свечей? — долговязого монаха растрогало необычное настроение Тонвера.

— Не в свечах дело. Глаза мои не взыскуют света большего, чем дарит нам Мир, а вот душа…

— Что с душой?

— Душе света мало. Что-то сотворили со мной эти чародеи, не иначе! Томно мне, томно и беспокойно.

Тут появился подавальщик, принес кувшин вина, миски со снедью.

— Давай выпьем, добрый брат, — предложил Дунт. — Испытанное средство! И веселит тело, и дух просветляет.

— Тоже верно, — кисло протянул Тонвер.

Просветляли дух приятели обстоятельно, слуге пришлось доставить еще один кувшин. Затем, основательно просветленные, монахи вышли на улицу. Солнце успело подняться над крышами домов, и день был в разгаре. Горожане сновали туда и сюда по собственным заботам, но большинство двигалось от порта в направлении центра города.

— Куда спешат эти добрые люди, как ты думаешь? — осведомился Тонвер.

Тощий клирик пожал плечами.

— Я думаю, — продолжал толстяк, — нам надлежит двигаться в ту же сторону. И так слишком долго пренебрегали мы, недостойные, наложенными на нас обязанностями, так поспешим же за паствой! Что бы ни влекло добрых граждан Велинка, мы должны быть с ними в сей час. Я вижу, их лица исполнены печали!

В самом деле, вид у горожан был не очень-то веселый, они шагали мимо подвыпивших монахов с кислыми лицами.

Дунту было все равно, куда шагать — он был свободен, избавился от опасной компании, в кармане звенело золото. С паствой, так с паствой!

Монахи побрели в потоке хмурых велинкцев. Чем ближе к центру, тем больше народу становилось на улице и тем целеустремленней движение. Течение толпы вынесло добрых братьев на площадь. Долговязый Дунт первым разглядел эшафот в центр. Сбитый из толстых досок помост с установленным в центре столбом, вокруг — солдаты городской стражи, судейские в черных мантиях. Дунт сообщил о своем открытии приятелю, тот несколько оживился, стал приподниматься на цыпочки, чтоб получше разглядеть: