Лето бабочек

Мы были на пути в «Пиццу Экспресс» недалеко от Британского музея. Сначала мы хотели посмотреть на артефакты египетского некрополя, а уж потом пойти поесть пиццы. Это было мое видение идеального дня рождения, понимаете: никаких мерзких девчонок, никаких надоедливых парней, никаких тупых вопросов; только я, мама, Малк и несколько Птолемеев. Она подарили мне велосипед, и Малк напек блинчиков, а мама написала для меня стихотворение, которое прочитала за завтраком, про девочку по имени Нина.

Нина-подросток жила на субмарине,
Носила волосы копной, была влюблена в гиену.
Нина-подросток получила телеграмму:
Срочно возвращайте гиену в Аргентину!

Стихотворение мне не очень понравилось. (И, как заметил Малк шепотом, когда мама ушла за молоком, «телеграмма» – неверный в таком случае документ. Чтобы вернуть гиену в Аргентину, надо было бы получить судебное предписание. Это я тебе говорю, шептал Малк, пока ее нет.)

Я забыла свою новую сумочку, которую мне подарил Джонас – красивую сиреневую вещицу в форме багета из «Аксессорайз» с тонким, открепляемым шнурком, – и побежала за ней обратно в дом. Малк дразнил меня, когда мы выходили из дома, а мама нетерпеливо ждала нас на подъездной дорожке.

– Когда мне было четырнадцать, милочка, знаешь, чем я занимался в свой день рождения? Да, я пошел гулять со своим лучшим приятелем, и мы выпили бутылку маминого хереса и зажигали на переднем дворе наших соседей, и она избила меня по лицу «Дейли Рекорд». Вот это день рождения, Дилл, да? Дилл, дорогая? – И потом опять, резко: – Дилайла?

Я повернулась от тона его голоса. Мама смотрела через дорогу, с серо-бледным лицом, совершенно не двигаясь.

– Нет, – сказала она, уставившись куда-то в одну точку. – Только не это опять.

Мы проследили за ее взглядом, но там ничего не было. Мужчина отцеплял свой велосипед от фонаря. Несколько человек с ланчами навынос брели по пропитанной дождем дороге. Кот, живущий напротив, бежал по улице.

– Дилл, дорогая? – сказал Малк, отталкивая меня на пути к ней. – Что случилось?

На дороге было тихо, и мужчина напротив посмотрел на нее с любопытством, потому что она стояла, вытянувшись в струнку, просто смотря в никуда, не моргая. Как будто ее заморозили. Грузовик или что-то вроде того прогрохотал мимо, как я помню, потому что это было похоже на фокус: когда он уехал, кот Бальтазар испарился, как и мужчина, уехавший на велосипеде. Кусок белой оберточной бумаги, парящий на ветру, летел им вслед по направлению к каналу.

– Мам? – проговорила я. – Мам, с тобой все в порядке?

– Я знала, – сказала она, все еще смотря на что-то. – Я знала, что я права.

Я стояла рядом с ней, пытаясь понять, что она там видит. Но она повернулась, почти оттолкнув меня с дороги, и пошла в дом.

– Идите без меня, – все, что она сказала, и пока мы стояли там, в шоке, передняя дверь захлопнулась у нас перед лицами.

Две недели она не вставала с постели. Малк несколько раз вызывал врача, который никак не соглашался приехать на дом. Если физически она была не больна, она могла бы приехать в клинику на осмотр. И хотя мы знали, что ничего «физического» с ней не было, и продолжали ему это объяснять, все равно никто не приезжал. Теперь я жалею, что все так случилось.

По ночам я слышала, как она плачет, но днем она просто лежала, задернув шторы, поднимаясь, только чтобы сходить в туалет. Я была так напугана. Она гладила меня по волосам, когда я приходила ее проверить, она спрашивала меня, как прошел мой день, но она не слушала, и иногда она отворачивалась и начинала плакать, горько рыдая в подушку. Я снова чувствовала себя очень маленькой, только на этот раз у меня не было миссис Полл, к которой можно было убежать наверх.

Мы не знали, что делать. Мы чувствовали себя такими одинокими. Думаю, это был первый раз, когда я поняла, что Малк, на самом деле, стал мне отцом. Это одна из причин, почему, когда я говорю «мои родители», я имею в виду маму и Малка. Он занимался стиркой, мы вместе готовили еду, он садился на уголок моей кровати и разговаривал со мной, пока я не засну. Он стал работать из дома после обеда, чтобы быть рядом, когда я вернусь из школы.

Однажды в воскресенье, спустя две недели и один день, мы с ним возвращались из очередной прогулки по Хампстэд-Хит, теплым, но отвратительным вечером, когда мы оба шли и притворялись, что нам хорошо, и увидели маму на кухне, одетую и с помытой головой, ловко прокручивающую тесто через паста-машинку, как ни в чем не бывало.

– Простите меня, – сказала она, когда мы осторожно посмотрели на нее через теплую темную комнату. – Мне очень, очень жаль. – Она подошла к нам, крепко меня обняла, прижав к себе, и я заметила, что мы с ней стали почти одного роста. – Этого больше не повторится.

– Что это было, мам? – сказала я, пытаясь скрыть головокружительное облегчение.

Она посмотрела на Малка, который наблюдал за ней со сложенными крепко руками, и в ее глазах заблестели слезы.