Лето, бабушка и я

Так вот, бабушка у меня одна-единственная, но именно такая, какая и должна быть у человека. Не всем настолько везет — так уж вышло, что именно мне досталась самая главная бабушка в мире. Это не просто так, я ведь тоже — самый главный ребенок в мире, все взаимосвязано и закономерно.

Я долго думала, что мою бабушку зовут Дидэда. Оказалось, что это означает — «большая мама», а зовут ее — Фати. Я ее называю — дидэ.

Очень сочувствую бедным детям, которых растят одни лишь мамы и папы. Очень. Они представления не имеют о том, что такое настоящее воспитание.

Пролог-монолог

— …Поселимся где-нибудь на новом месте, дом какой-нибудь развалюха или квартирка чужая съемная, я как огонь — все вылижу, чистоту наведу, занавески повешу, всему свое место определю, начинаем жить.

Думаю — надолго ли? Мне же гнезда своего хотелось, я и огородик тут же разводила, у меня в мечтах все свое, и свежее, и вкусное, и денег зря не тратим — где у нас было лишнее, и только мне урожай собирать время пришло — как солнце мое является, командует: собирайся, жена, на новое место перевели!

Жалко было до слез. Опять все пособираю, в узлы завяжу, все наши пожитки на «полуторатонку» закинут, и детей туда же, едем на новое место.

Один раз я попросила: все равно же ты дома не бываешь днем почти никогда, давай ты нас оставишь на одном месте, я тут буду с детьми одна управляться, мне это в радость, а ты работай себе и приезжай нас проведать. Да ты что, — взвился тут же. Как я без вас?! Если я вечером не приду, свою красавицу не увижу и детей не перецелую, зачем мне эта жизнь вообще?

Ну, а мне что делать — опять на новом месте разгружаюсь, дом перемою, все разложу и опять иду огородик разводить.

Один раз привел он ко мне важного гостя, ученого, у нас часто гости были, солнце мое любил народ, застолье, хлебосольный был хозяин, но тут человек пришел особенный. Я такой стол накрыла! Они весь вечер какие-то книги, альбомы рассматривали — это Вавилов был, потом сказал мне, великий человек. Его тоже потом арестовали.

А дед твой на второй день принес большую коробку — это тебе, мол, красавица моя, за то, что такая ты у меня хорошая женушка и прославила меня! Открываю — а там пудры, помады, бусы, духи! Вот на фотографии я в этих бусах. У кого еще такой муж был?

Потом вот это случилось, жизнь моя рухнула, осталась я в двадцать семь лет вдова — не вдова, как прокаженная, и в таком страхе, что и меня заберут. Собрала котомку, в ней все на случай ареста. Они же ночами приходили, вот я и ждала ночью, спать не могла. Ушел мой сон. Дети ничего не понимали, и я думала — что мне с ними делать? Кому их оставить? Спасибо деверю, он мне сказал: не бойся, Фати, мы детей, если что, заберем и вырастим, но ты крепкая женщина, ты все сможешь.

Я перестала бояться всякой ерунды. Ломала себе руки, язык хотела вырвать — как мы хорошо жили, как я смела жаловаться! Ну и что, каждый раз на новом месте, ну и что? Солнце мое, без него от меня меньше половины осталось. А мне надо было детей на ноги ставить. Без отца — всякий мог в них пальцем ткнуть и сказать, что мать не справилась. А я верила, что он вернется — десять лет много, но можно же выдержать, не то что можно, по-другому нельзя!

Что — голод? Что — бедность? Если у человека есть руки-ноги и голова, как он может голодать? Я днем работала швеей в артели. А по ночам ездила рисовое поле обрабатывать.

И твоя мама — она же старшая — братьев уложит, а сама выходит на балкон и молится, моя девочка: пусть с мамой ничего не случится.

Смотри, ты когда матерью станешь, рожай до тех пор, пока девочку не родишь! Сыновья — счастье, а дочь — это ангел. Для женщины спасение — только в дочери. Это ты сейчас не поймешь, а когда станешь большая, молись, чтобы тебе Бог дочь подарил.

Я возвращалась убитая, засыпала, как бревно, а твоя мама вставала, убирала нашу комнатку — что там было убирать! Мыла пол, осторожно кровати двигала, чтобы мы не проснулись. Утром встаем — а дом блестит. Господи, как я могла еще ее наказывать за что-то! Но я боялась.

Вот голода не боялась, на улице остаться не боялась, а бесчестия — как огня. Что я за детьми не услежу, они по дурной дороге пойдут — только не это, Господи, только не это! Ведь на них и так в школе косо смотрели. Дети троцкиста — это клеймо. Но мои золотые все понимали и изо всех сил старались быть лучше всех. Особенно твоя мама.

Неужели это я, темная деревенская баба, ее родила?! Она-то уж точно ничего не боялась. Чего она только не знала, чего не умела! Да она и сейчас такая — лучше дочери ни у кого нет в мире, и никто меня не переубедит. Она меня так берегла, все плохие новости утаивала.

Когда ее отец умер в ссылке, ее вызвали в КГБ, а она уже почти взрослая, четырнадцать лет. Пришла в кабинет, почувствовала, что все не так, как обычно. Эти люди все-таки были не совсем звери, видят, что девочка — сталь, прямая как стрела, а все же об отце речь, и надо ей нанести удар.