Лето, бабушка и я

— Тебе какое дело, старая карга, — опять тихо произносит бабушка, вытирая лицо уголками платка, — скоро, скоро, она на красный диплом идет, учебы много!

— Да, — безмятежно говорит Лутфие, — как ребенка родит — небось уже не до учебы будет. Женщине место дома, а не по работам шляться!

Тут бабушка не стерпела:

— Лутфие-ханум, — ядовито-ласково отвечает она, — кому Бог дает мозги и таланты, тот все успевает, а темные люди только и могут, что в земле копаться да другим кости перемывать!

Шах и мат в два хода, Лутфие уходит с поля боя посрамленная.

Но бабушка недаром ждала от нее любого коварства — ответный удар был нанесен из-за угла, но зато прямо в сердце.

— Русико! Русико! Иди домой, скотина тупая, — раздается как-то вечером, в момент возвращения коровьего стада по родным хлевам.

Бабушка выпрямляется, глаза ее загораются нехорошим блеском.

— Это кого она тупой скотиной назвала? А ну-ка сгоняй к забору.

Я стрелой несусь к забору, вижу корову, которую Лутфие загоняет в ворота хворостиной, и тут же с докладом обратно.

— Таааааак, — упирает руки в бока бабушка, — это она свою корову назвала, как мою внучку? Чтоб у нее глаза лопнули, чтобы душа из нее вылетела, чтобы она завтра утром не проснулась!

Бабушка в гневе так грозна, что я валюсь на тахту и хохочу во все легкие.

— Ты за мной не повторяй, — на всякий случай замечает мне бабушка, — но я этого так не оставлю.

Наутро бабушка пошла в курятник с тазиком кукурузы.

— Которая курица яиц не кладет? — спрашивает она меня с видом Наполеона.

— Вот эта, кажется. — Охота за яйцами входит в мои обязанности, я знаю всех наших куриц в лицо, угадываю, которая когда снесет и с какими интонациями квохчет. Бестолковая пестрая курица давно действует бабушке на нервы: ни яиц не кладет, ни цыплят не смотрит. Даже до конца высидеть ленится!

— Вот ты-то мне и нужна, — удовлетворенно заключает бабушка, и в ее глазах зажигаются огоньки мести.

— Лутфие! Лутфие! Куда ты лезешь, птица бескрылая, только и делаешь, что дырки в заборе, — громко декламирует бабушка, гоняясь по двору за ошалевшей от неожиданных перемен в жизни курицей: ее зачем-то выпустили из курятника бегать, и только она отошла душой на просторе, сразу принялись ловить.

Соседка тут же высовывает голову, но, открыв было рот, шевелит извилинами и догадывается: это не ее позвали, а…курицу.

— Наконец-то! Фу-у-ух, — схватив окончательно обезумевшую птицу за крылья, бабушка с победным видом поворачивается. — Сейчас она у меня денек посидит без еды, очистится, а потом я знаю, что с ней делать!

Лутфие скрывается, не в силах ничем ответить на такой сокрушительный удар.

Вечером на ужин мы ели бабушкино коронное блюдо, «курицу с рисом», по-другому — деревенское харчо с орехами, уцхо-сунели и кинзой. Аромат дурманит голову и смягчает душу.

— Теперь она сто раз подумает, прежде чем моих детей трогать. — Бабушка режет свежий хлеб, и корочка аж повизгивает под ножом. — А землю она так и не отдаст, — вздохнула бабушка.

Папа дипломатично промолчал и налил вина.

Охота

— Если твой папа хотел на старости лет игрушку, родил бы себе еще и мальчика, — желчно говорит бабушка, не одобряя папиного стремления обучить меня мужским делам.

Папа учит меня водить машину, правда — до педалей я достаю с большим трудом, поэтому решено отложить шоферство на годик, а пока я съела ему мозг чайной ложечкой насчет ружья.

О, какая острая зависть гложет меня каждый раз, когда настает сезон охоты, и ранним утром папа с такими же, как он, стрелка́ми, надевает высокие сапоги, непромокаемый плащ, ягдташ, патронташ и — самое главное! — перекидывает через плечо ружье, начищенное шомполом и ухоженное, как танцовщица варьете «Фридрихштадтпалас»!

Собаки обезумевают от восторга и прыгают выше себя, через голову и обратно. В стылом осеннем воздухе пахнет порохом и мокрой псиной.

— Па, — совершенно не надеясь на понимание, завожу я круглую песню — может, пробью дыру в голове, и папа сдастся.

— Дурочка, что ли, — свирепеет папа, — еще не хватало сопливую девчонку таскать по болотам. Промокнешь, потеряешься, плакать начнешь — где мне с тобой возиться!

— Не буду плакать, па, ты что, — цепляюсь бульдожьей хваткой за малейший край слабины.

— Если ты только посмеешь на охоту пойти, уеду, и духу моего здесь не увидите! — на всякий случай предупреждает бабушка, собирающая на кухне провиант для охотников.

Папа делает мне большие глаза и пожимает плечами — дескать, я бы рад, но сама видишь, дело казуистическое.

Провожаю взглядами машину, высунув нос через ворота, бреду в дом.

Пока они меня побеждают, но мысль работает, и вскоре придумывается новая стратегия: надо двигаться не нахрапом, а поэтапно, стэп бай стэп[23].

— Па, стрелять-то меня можешь научить? — подбираюсь я к уставшему отцу семейства.

— Шустрая какая, — сонно прикрыв веки, говорит папа. — Сначала разбирать-собирать-чистить научись.

Маскируя внутренние фейерверки, молча киваю.

Папа зря надеялся, что я забуду, поленюсь или отложу — утром встала над душой, как кредитор с просроченным векселем.