Лето, бабушка и я

Пока дошла до железной печки, ужасно устала, но отдыхать некогда — дома совершенно не умеют жить без меня, и сейчас они начнут бегать и искать: где ребенок, где ребенок?! Немного ковыряюсь в круглом отверстии — так, для полного удовлетворения неисполненных желаний, нашариваю рукой пустые пачки от сигарет и пару шикарных бычков. Зажав в руке добычу, двигаюсь дальше.

Перила кончились — осталось пройти последний участок ступенек, а перил уже нет, только стенки. Может, стоит уцепиться за Шурину коляску? Неудачная мысль: коляска поехала вниз и чуть не уволокла меня за собой. Она вылетела в ослепительный, наполненный солнцем проем и исчезла.

Слышу сверху неясные тревожные крики. Скорей, скорей, если коляска смогла улизнуть, чем я хуже? Последнее препятствие — высокий порожек, ничего же не сделают для удобства человека — и вот она, улица!

Она падает на меня, как пробуждение, как ледяная вода речки, как радуга в летний дождь.

Высокие люди в ярких одеждах плывут мимо и сверху смотрят на меня, улыбаясь, а в ушах — гул, свист, сигналы машин, молотки, музыка из окон, постукивание и шаркание туфель, ботинок, сабо и резиновых шлепок.

— Чей ребенок? — раздался голос прямо над головой. — Вроде не цыганская. Из окна, что ли, выпала? Ты говорить умеешь? Кто из дома голых детей выпускает, совсем с ума сошли?

— Я не голая, а в платье, — пытаюсь объясниться, но от злости слова запутываются в языке, и выходит клокотание. Несколько неизвестных вокруг меня восторженно смеются.

— Гляди, какая смешная, себе, что ли, забрать? Ни рожать, ни растить — готовый ребенок!

В этот момент я взмываю вверх и оказываюсь нос к носу с бабушкой.

— Отец Небесный, да будет Твое имя благословенно, что я такого сделала, что этот ребенок отравляет мою старость — мало я страдала в жизни?! Ох, сердце, дышать не могу. Что у тебя в руке?! Фух, фух, разожми пальцы — вот гадость!

Публика довольна финалом — ребенок пристроен, можно будет вечером рассказать про забавный случай. Чего только не увидишь в нашем городе!

Мама стоит в подъезде — прижав руки к груди, лицо страдающее.

— Я ее сейчас растерзаю!

Бабушка подбрасывает меня, чтобы держать удобнее, и поднимается по лестнице.

— Руки убери — еще мне тут будешь ребенка наказывать, только попробуй! Кто дверь не запер?! Лучше Шурину коляску прикати обратно, а то еще платить за нее придется.

— Как она не упала в дыру?! — восклицает мама, удаляясь на улицу. — Как не свалилась вслед за коляской?! А если бы вышла на проезжую часть?! Голова кругом от нее, Господи, Господи, сохрани нас от беды…

— Куда ты намылилась, интересно, не скажешь? — спрашивает бабушка. Я цепляюсь руками за ее шею — она влажная, щека ходит возле моих глаз вверх-вниз. — Тебе один целый человек нужен в надзиратели — и чтоб больше ничем не заниматься. Вот все бросьте и следите за мной, да?

— Капки, — убежденно отвечаю я.

— У тебя что ни спроси — все «капки»: самолет, огурец, гулять — все «капки»!

Бабушка ставит меня в тазик и моет холодной водой, я поджимаю ножки и повисаю на бабушкиной шее.

— Вот так тебе, так тебе, может, остынешь немного, встань, кому говорю! Следите за ней в оба, — командует бабушка брату и сестре и уходит за свежей майкой: те стоят с красными ушами и всхлипывают. Наконец-то они в моем распоряжении!

— Вот дурная, — возмущенно бурчит брат, намекая на сестру. — Это она виновата, что мы ребенка упустили!

— Язык вырву и в руку дам, еще раз вы друг друга обзовете! Сто раз вам сказано: плохое слово — отрава души, Сулхан-Саба[1] притчу в школе не учили? Ножевая рана заживет, а рана от злого слова — никогда.

— А ты что все время нас проклинаешь? — ехидничает брат.

— Ты чем слушаешь? — Бабушка вытирает меня полотенцем на тахте, я безмятежно задираю ноги к потолку и замечаю баночку с тушью на полке: надо бы ею заняться в ближайшее время. — Всегда добавляю: вашему врагу, вашему врагу.

— Ох, какой я несчастный, — тяжко вздыхает брат, — в доме одни девчонки. У Бахвы брат есть, Мераб. Мама не может мне брата родить?

— Совсем хорошо! — сводит брови бабушка. — Разве можно говорить — «я несчастный»?! Нельзя Бога обижать, говори — я счастливый, я умный, я хороший. Сам себе судьбу портишь!

— Ага, я говорила, что мама девочку родит, а ты не верил! — торжествует сестра, наигрывая мазурку на пианино. — Я выиграла!

Брат со значением длинно вздыхает и уходит в свою комнату, хлопнув дверью.

— Капки! — басом говорю я, чтобы все прекратили спорить.

Пока все умилялись, я наметила себе программу на день: надо проверить, какой звук издают выброшенные с балкона чайные ложки и стеклянная пробка от графина.

Стрижка

Бабушка нацепила кособокую соломенную шляпу и вздохнула:

— Кашу ты не ешь и молока не пьешь. Чем тебя кормить?

— Курицей, — так же строго ответила я и потянулась за папиным бритвенным прибором.

— Руки!.. Где я тебе курицу возьму, наседка только села яйца высиживать. Цыплятки вылупятся, выкормлю их, подрастут, только к осени их резать можно.

— Зарежь наседку, — спокойно подсказываю я непонятливой бабушке. Она смотрит ошарашенно:

— Ну, волчья порода!