Лето, бабушка и я

Вытянувшись на тахте, она длинно вздыхает и не отпускает мою руку.

— Так и умру не в своем доме, — говорит она, но в голосе нет сожаления — так, просто сказала, как про погоду.

— Еще не вечер, — убеждаю я. — Вот увидишь — построится домик, у нас там будет спаленка, я закончу универ и приду жить с тобой.

— И я сошью тебе сарафан, — оживляется бабушка. — Помнишь корсет? Видишь, какая у тебя талия тонкая? То-то, а не хотела носить. Не горбись, сиди прямо.

— О, не приставай ко мне, — счастливо вздыхаю я, наконец мы с ней вдвоем.

— А спать ко мне придешь? — жалобно спрашивает бабушка.

— Нельзя, мама, доктор запретил. Ты должна спать спокойно, внучка-то уже немаленькая, стеснит тебя, — говорит тетя, проходя мимо комнаты.

— Ладно, я утром приду. — Глажу теплую руку, она хватает меня за пальцы и держит, но уже нет той силы, которую я помню.

Меховые тапочки

Я прокручивала это, как булыжник в кофемолке. Вот-вот башка треснет и разлетится кусками, звеня и посвистывая. Ну что такого случилось-то — бабушка… и не могу дальше. Слово не могу сказать.

Кажется, если я сейчас это произнесу — наступит конец света, не для меня одной, а натуральный, с обрушением несущих конструкций, грязной волной размером с небо, с тленом и мраком всего живого, Иероним Босх ожил и танцует, безумно смеясь над грешниками.

Ох, нет.

Второй курс был полегче первого, без потрясений. Новый год через три дня — первый в моей жизни Новый год в общаге уже был в прошлом году, второй раз неинтересно, поэтому за месяц у меня уже есть приглашения в разные компании. У мамы день рождения, а я не смогла дозвониться — это царапнуло меня неопределенной досадой проваленной традиции.

После суматошного дня, сдачи зачета и оголтелой укладки локонов в салоне пришел вечер — через несколько часов наступит Новый год.

— Ты готова? — высунула нос из-за дверцы шкафа Раджни по кличке Колибри: она сверкает и переливается шелковым сари, браслетами и гладкими волосами.

— Я не пойду, — почему-то говорю я. Это более чем странно — плохое настроение не из моей оперы, да уж тем более в Новый год!

Общага гремела и пела, но я закрыла дверь. И звуки не дразнили меня, не мешали, я пыталась думать — наверное, я тоскую по дому. Может, я выдохлась от суеты? Или, может быть, я так сильно скучаю по Дону Педро? И стала представлять себе, где он и с кем, и как он веселится без меня, и вовсе обо мне не думает, и растравляла в себе тоску сильнее — от любопытства, в чем же причина? Нет, мне было все равно. Не Педро. Что-то другое набросило на мои помыслы серое покрывало тоски — как писал незабвенный Инаятуллах Канбу в поучительной «Книге о верных и неверных женах».

Сессия прошла, как во сне, никаких неожиданностей. Филфак — feel fuck, как говорит Серега Веретило по кличке «Маяковский», тут учиться — просто читать книжки и маяться дурью. Ничего, доучусь, потом еще что-то придумаю — наверное, пойду в кино.

Непонятно, что это было со мной, но все прошло, прошло — прошло же? Есть ощущение, что где-то что-то важное упущено, но это пройдет, мне всего 19 лет, и впереди — карнавал!

Почему-то приехала мама.

Она была какая-то странная: потемневшая, с платочком на голове — никогда она не носила никаких платочков.

— У меня голова стынет и потом болит, — нехотя сказала мама. — Чем она тебе мешает?

— Ма, ты чего? — поражалась я, глядя, как не к месту она хватается за уборку, отвечает невпопад.

Манджу, моя подруга-индианка, оставалась с ней без меня и, придя как-то раз, я заметила, что у них обеих заплаканные глаза.

— Что-то мне нравится ваш трогательный союз, — вышучивала я их дружбу. — А мне не скажете, что у вас за трагедии?

— Я рассказывала про свою маму, — пряча глаза, оправдывалась Манджу. — Ну, про то, что не видела ее уже год.

Один раз мама спалила обед, это уж совсем было на нее не похоже.

Я же радовалась ее приезду, как маленькая: таскала ее по гостям, приглашала к себе народ, угощала гостинцами, мама старалась быть со всеми приветливой и любезной, но все через силу.

— Мам, ты чего приехала тогда? — обижалась я. — Который раз добираюсь одна, и ничего, все отлично.

Мама и Манджу переглянулись.

— Что? — насторожилась я. — Вы что-то от меня скрываете?

— Нет, с чего ты взяла, — еле шевеля губами, отнекивалась мама.

— По-моему, ты нездорова. Как вы мне надоели со своим героизмом! Пошли к врачу.

Мама отчаянно мотала головой и обещала прийти в себя.

Накануне отъезда я радостно укладывала сумку.

— Смотри, что я бабушке везу, — показала я маме меховые тапочки. — Олений мех внутри! Прозводство чукчей!

— Твой враг пусть бабушке подарки везет, — пробормотала мама и побледнела. Манджу встревоженно положила ложку.

— Что такое? Почему ты так сказала? — Пораженная, я смотрела во все глаза то на маму, то на Манджу.

— Да ничего, — стоя перед зеркалом, мама повязывала косынку заново. — Манджу, запишешь мне рецепт этой тыквы — очень вкусно!

— Ты мне скажешь, наконец, правду? — решительно подступила я к ней. — Что-то с бабушкой?!