Лето длиною в ночь

Глеб вспыхнул. Он почувствовал себя идиотом. Полным придурком. Ду-ра-ком!

Дураком, у которого с души свалился огромный камень. Совершенно, абсолютно, невозможно счастливым дураком!!!

И этот немыслимо счастливый дурак сорвал с головы шапку и, размахивая ею, заорал во всю глотку, и стал скакать, и прыгать, и понёсся вокруг постамента колонны, разбрызгивая быстро тающую слякоть выше головы. Выше александрийского столпа!

А вслед за ним запрыгали кузнечиками близнецы – с визгом скользя по мокрой снежной каше, подставляя смеющиеся лица летящим, крутящимся хлопьям – увлекая за собой облепленную снегом, улыбающуюся Тоню.

Они обнимались, хохотали, горланили песни. А потом все четверо взялись за руки, и двинули в сторону арки Главного штаба.

– Люди! Мы – квадрига Аполлона! – оглядев четвёрку, вдруг воскликнул Руська. – Ура!!! – завопил он, и вся компания, включая Тоню, рысью, шлёпая по тающему месиву уже изрядно промокшими «копытами», поскакала под огромную, чернеющую впереди арку.

* * *

Под аркой Главного штаба стоял небритый загорелый человек. Он был в блестящей от сырости куртке на молнии, застёгнутой под самое горло, линялых джинсах и огромных горных ботинках. За плечами у него висел фоторюкзак. Человек, прищурясь, целился в них фотокамерой с огромным объективом.

Когда они приблизились, незнакомец вдруг присвистнул удивлённо, опустил камеру книзу «дулом» и громко произнёс:

– Вот это встреча!

Запыхавшаяся, мокрая, раскрасневшаяся от скачки четвёрка остановилась в нерешительности, разглядывая незнакомца.

А он улыбнулся им, как старым друзьям, и неожиданно предложил:

– Хотите мандаринов?

Пауза. Смущённые улыбки. Ну как тут откажешься! От мандаринов-то!

– Хотим, наверное…

Красными замёрзшими руками человек аккуратно, привычным движением закрыл линзу объектива крышкой, а потом вытащил из оттопыренных карманов куртки несколько крупных, душистых, бледно-оранжевых мандаринов.

– А я вас везде ищу, – сказал он Тоне как бы между прочим, неторопливо обдирая со своего мандарина кожуру загорелыми крепкими пальцами. – Это ведь вы позавчера забыли сумку в маршрутке? – повернулся он к Луше. – Ваша сумка у меня. Мама… – он запнулся, вопросительно посмотрел на Антонину, и повторил, обращаясь к Луше: – Мама, наверное, сердилась?

– Мама не знает пока… – ответила Луша смущённо. – А наша Тоня не сердилась, а просто расстраивалась. Правда, Тонь? – Вот видишь, оказывается, зря расстраивалась…

Тоня молча кивнула, бережно сжимая в ладонях всё ещё не очищенный золотистый плод, словно грея об него озябшие руки. И улыбнулась незнакомцу – лучистой, удивительно открытой, доброй улыбкой.

* * *

– Фотограф – это супер! – шепнул Глебу Руся, хлопнув слегка ошалевшего приятеля по плечу. – У нас тоже папа – фотограф. – Глеб, ты того… Если будет грустно – ну, мало ли что – не вздумай никуда нырять! Просто позвони, ладно? Или пришли сообщение…

– Я напишу! – Я по выходным бываю «В контакте». – Без всякого «мало ли что» напишу! – пообещал Глеб.