Лето Гелликонии

Над Такиссой еще клубился туман, но над ним уже сияло солнце. От тумана дышалось тяжело, и королева МирдемИнггала решила отдохнуть в гамаке. Все утро она принимала прошения и теперь, усталая, задремала в тени небольшого мраморного павильона. Ей снился король, который несколько дней назад, едва оправившись от ран, не предупредив ее, куда-то уехал по делу крайней важности — говорили, что он отправился вверх по реке, к Олдорандо. Взять с собой супругу ему даже в голову не пришло. Вместо нее королевским спутником, как обычно, стал Юлий.

За стеной павильона старшая фрейлина, госпожа Мэй ТолрамКетинет, играла с принцессой Татро. Она показывала девочке новую заморскую игрушку — железную птицу, ярко раскрашенную и умеющую махать крыльями. По всей террасе были в беспорядке разбросаны другие игрушки и книжки с картинками.

Под щебетание принцессы душа королевы устремилась вслед за другой птицей — воображением. В полудреме ей представилось, что железная птица, вырвавшись из рук фрейлины, взлетает к верхушке дерева гвинг-гвинг и садится на ветку среди спелых, сочных плодов: в ее сновидении безжалостный Фреир преобразился в безвредный гвинг-гвинг. А потом магия сна и ее саму превратила в гвинг-гвинг с тончайшей кожицей — при этом она могла видеть свое превращение со стороны.

Плод, которым она была, сорвался с ветви и, с медлительностью, присущей снам, коснулся земли. Его полушария были покрыты нежнейшими волосками. Он прокатился по мягкому бархату мха и замер у подножия живой изгороди. На запах лакомства из леса вышел дикий зверь — боа.

Правда, он только с виду был похож на боа — во сне у королевы королев ни на миг не было сомнения в том, кто это на самом деле: конечно же, ее муж и повелитель.

С треском проломившись сквозь изгородь, боа жадно набросился на сладостный шар гвинг-гвинга. Густой сок стекал по его бурой шкуре, а из-под лопнувшей кожицы плода взмыли в воздух сладострастные мысли королевы. Она умоляла Акханабу избавить ее от насилия или позволить ей насладиться им. И во сне король овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина выгнулась над королевой. Этим летом бывали такие ночи — ночи, когда он призывал ее в свои покои. Она приходила к нему босиком, а за ней, освещая королеве дорогу, с лампой, заправленной китовым жиром, неизменно шла Мэй. Огонек фитиля в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль с волшебным горящим вином.

Они бросались в объятия друг друга со страстью только что зародившегося чувства. Он называл ее ласковыми именами, словно ребенок, зовущий кого-то во сне, и души их поднимались ввысь подобно густому пару, возникающему в месте слияния двух горячих течений.

В обязанности Мэй ТолрамКетинет входило стоять у королевского ложа и освещать его лампой: король и королева любили видеть друг друга обнаженными, от этого их наслаждение было особенно острым.

Порой юная фрейлина не в силах была больше сдерживаться и клала свободную руку на свое лоно. Тогда король ЯндолАнганол, безжалостный в кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал ее, не делая никакой разницы между королевой и простой фрейлиной.

При свете дня МирдемИнггала старалась не вспоминать о том, что было ночью. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о нравах короля своему брату, генералу Второй Армии; это было ясно по тому, как молодой генерал смотрел на нее, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе нарисовать в воображении несколько забавных сцен в королевской опочивальне с участием генерала, Ханра ТолрамКетинета.

Но бывали ночи, когда кхмир проявлялся совсем по-другому. В час, когда мотыльки начинали свой танец вокруг лампы со светящимся вином, король сам приходил к ней по тайному ходу, известному только ему одному. Она слышала его приближение за стеной. Шаги Орла нельзя было спутать ни с чьими другими. Одновременно быстрые и неуверенные, они в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он наваливался на нее. В такие минуты он был рабом собственной плоти — а потом, когда приступ кхмира кончался, в нем начинала бушевать такая же всепоглощающая ненависть к своему телу. Оно предавало его — а во дворце, где король не доверял ни единому человеку, это предательство было страшнее всего. И наутро рабыня отмывала кровь с плиток пола у кровати МирдемИнггалы.

Королева никогда никому не рассказывала об этих приступах самоуничижения — о характере короля догадывались, но не она была источником этих догадок. МирдемИнггала раз и навсегда сказала себе, что в слабостях Орла заключена его сила. Без них он давно бы утратил ее. Она хорошо понимала это и потому молчала.

И все-таки ей было горько. За распутные мысли и любовь к сладострастию Акханаба покарал ее: с каждой ночью, проведенной в объятиях короля, она укреплялась в чувстве, что совсем не знает и не понимает Яна — а самое главное, не поймет его никогда. И ему тоже никогда не дано понять ее. От этих мыслей душа ее болела еще сильнее. Никогда Орел не сможет понять ее так, как понял, не обменявшись с ней даже словом, Ханра ТолрамКетинет.