Лето, когда ты была невестой

Сольгерд не слышала собственного крика, рвавшего её горло, сколько хватило дыхания, пока голос не слетел на хрип, не чувствовала обжигающих заледеневшие щёки слёз. Не помнила, как упала на колени, впилась пальцами глубоко в землю, скрючившись, словно от нестерпимой боли.

По каплям крови, раскиданным по снегу, словно переспелые ягоды брусники, Сольгерд доползла до края озера, но из ровной чёрной воды на неё глянуло лишь искорёженное болью отражение. Она наклонилась ниже, и из озера выстрелила костлявая зеленоватая рука, схватив цесаревну за свесившуюся через плечо косу. От сильного рывка Сольгерд едва не нырнула в воду, но удержалась на кромке берега, и, задыхаясь, перехватила косу повыше мёртвой руки, чтобы освободиться. Несколько мгновений она сопротивлялась, но её противник был явно сильней, пригибал лицо девушки всё ниже и ниже к воде. И тут Сольгерд вспомнила про кинжал за голенищем сапога. Мысль мелькнула, обожгла серебряным отблеском перепуганный разум. Девушка выхватила кинжал и вонзила его в костлявое запястье. Ладонь тут же разжалась, выпуская косу, и ушла под невозмутимый покров воды вместе с оружием.

Цесаревна отползла подальше от проклятого озера. В ушах шумело, перед глазами всё плыло, над головой кричала какая-то птица. Нет, это не птица — это эхо, возвращающее отражённые от чёрного озёрного зеркала всхлипы девушки. Она скрючилась на холодной, припорошенной снегом земле, что было сил прижала к груди намотанную на кулак косу.

Когда она очнулась, было уже темно. Подняться с первого раза не получилось, и Сольгерд обнаружила, что её тёплый плащ накрепко, почти до середины, врос в землю, покрылся заснеженным мхом и кровоточащими грибами.

Плащ пришлось оставить. Это ничего, главное — цела коса, будущий ошейник. В груди было холодно и пусто. Гулко и одиноко стучало сердце. Зато в воспалённом разуме творился настоящий кавардак. «Я не буду обращать на это внимание, — прошептали пересохшие губы цесаревны, — надо просто идти». В нескольких шагах от неё из-под кружевного снега блеснула секира Хойбура — словно позвала, и Сольгерд рассеянно ей кивнула.

Она очень долго плелась, утопая в рыхлом снегу, который становился всё глубже. Ноги и спину ломило, каждый вдох отдавался болью в груди и между лопатками. Секира, которую Сольгерд тащила за собой, казалась всё тяжелее, фляга с водой опустела. Неудержимо клонило в сон. Девушка не останавливалась, продолжала идти, пусть и очень медленно: если она перестанет двигаться — сразу же уснёт и замёрзнет.

«Где же он? — стучало у неё в висках, — где он?!» — и слезящиеся, покрасневшие глаза жаждали увидеть среди серых древесных стволов белый медвежий мех, но вокруг был лишь снег — и только. Лес брал её измором.

Сольгерд за что-то запнулась и всем телом рухнула в ледяную белую перину, упёрлась ладонями, попыталась встать и поняла, что не может подняться: силы окончательно оставили её. Она сделала ещё попытку — поднялась на колени, но вновь упала, когда попыталась встать на непослушных, дрожащих от усталости ногах. Злость и отчаяние затопили её грудь и выхлестнулись обжигающими рыданиями.

«Помоги мне! Найди меня! Услышь!» — шептала она сквозь всхлипы. Девушка давилась собственными слезами, не видя ничего, кроме расплывающейся перед глазами черноты… А потом всё стихло. И ослепительно-белый свет обжёг веки Сольгерд. Она с трудом разлепила смёрзшиеся ресницы: леса вокруг не было. Цесаревна лежала посреди бескрайной снежной пустыни, а на душе было спокойно и торжественно. Наверное, так и должно быть, когда отправляешься на встречу с богами. Её тело заледенело настолько, что она уже не чувствовала холода укрывавшего её снега, не чувствовала ничего.

Всё правильно. Так и должно быть. Здесь её никто не найдёт. Как и она не найдёт того, кого она ищет… На границе сознания появился смутный образ огромного белого зверя. Сольгерд знала, что это — человек, и что он нужен ей, словно воздух, но… она не могла вспомнить, как его зовут.

«Подождите, всемилостивые боги! — взмолилась она всем своим существом едва заметным облачком пара, сорвавшимся с губ, — подождите! Я приду. Но позвольте мне вспомнить его имя! Не забирайте, оставьте мне хотя бы это!». И под вновь смежившимися веками, словно красочное действо, промелькнуло всё уходящее лето.

Она слышала звук, далёкий, слабый, едва уловимый. Он всё нарастал и приближался, пока не превратился в настойчивый зов. Чья-то рука настойчиво трясла её за плечо, пытаясь разбудить. Сольгерд сделала ещё одно усилие и открыла глаза: перед ней стоял… Брегир?

Нет, этот худой, высокий мальчишка лет тринадцати не мог быть Брегиром, несмотря на очевидное с ним сходство. Длинные чёрные волосы туго стянуты на затылке и заплетены в косичку, взгляд тёмных глаз не по возрасту серьёзен и строг, в руке — секира Хойбура.

— Вставай, — произнёс мальчик, видимо, уже не в первый раз, — он здесь!