ЛЕТО – ЛЕТО и другие времена года

Катя открыла кран и достала спичку, чтобы зажечь её. И, правильно держа, как Вася, зажгла огонь. Она делала это так, будто зажигала спички каждую минуту, всю свою жизнь. Она не вздрогнула, не выронила её, когда спичка зашипела и вспыхнула. Зато дочка вздрогнула и заплакала от страха. Тогда Катя почти сразу же стала рычать: «Огонь! Ого-о-онь!» – а потом сунула её под струю воды. Спичка погасла, силы воды победили её. Катя увидела дым, вспомнила, что во время пожара нужно дышать через мокрую тряпочку, и сообщила об этом дочке. Дочка взяла мокрую тряпочку и стала дышать через неё. За своё здоровье Катя не боялась. Здоровье дочки было важнее. Катя просто хотела предостеречь дочь, и возможный вред, нанесённый здоровью. «А теперь я тебе покажу всё могущество воды, смотри. – Катя высунула язык, показала на него пальцем и продолжила: – На яфыке флюни, а флюни – это фота». Но Кате сразу не понравилось звучание этой фразы, и она повторила её, предварительно спрятав язык: «На языке слюни, а слюни – это вода. И вода!.. – Она вытащила спичку. – Вода!.. – Она зажгла её. – Побеждает огонь!» – Она высунула язык, зажала его губами и затушила спичку. И огонь, и вода, и дочка – все они исчезли в ту же секунду. Катя превратилась в сгусток напряжения и боли. Он сжал ей веки, впрыснув под них текучей красной краски. Сдавил воздух внутри. Он забрал у неё все мысли и желания, вернее, несогласие и нежелание, которые у неё были совсем недавно, а потом начал так же болезненно их возвращать. Кате захотелось того, что ждало её каждый раз, когда ей было больно или плохо, – маминой ласки. Это желание обычно вырывалось из неё в виде рёва, когда она разбивала коленки на бегу или прикусывала щёку. Рёв беспрепятственно вырывался из груди и лился наружу, он разрывал сердце маме, и его осколки быстро успокаивали боль, не так быстро останавливали при этом рыдания, зато буквально на глазах залечивали любые раны. Сейчас рёв зрел в Кате, разрывая её собственное сердце, но она почему-то не давала ему вырваться наружу. Она сделала что-то такое, о чём никто не должен был знать. Особенно мама. Поэтому ничто: ни мамины поцелуи, ни раздувания, ни, может быть, зелёнка не могли облегчить её страдания. «Зачем их придумали? Зачем кому-то они нужны? Зачем они продаются в магазине? Зачем кто-то их купил? Зачем мне было их находить?» Она была не согласна. Катя сунула коробок под лежащие стопкой полотенца. С глаз долой. Ей снова вдруг захотелось броситься к маме, но снова её что-то остановило. «Я разобью ей сердце, если она узнает, что я, маленькая, хорошая девочка, её маленькая дочка, играла со спичками. Они все меня очень любят, очень-очень, они думают, я очень хорошая».

Катя стала тихо и горько плакать, сидя на табуреточке. Ей было так невыносимо, что она не могла плакать только из-за случившегося. Она стала плакать и из-за робота без головы, и из-за розовых мёртвых червяков в луже, и за Васю, который ходит в школу. Язык очень болел. И некому было её пожалеть в целом свете. Тут Катя вспомнила про Тучку, которая утром спала в корзине с бельём. «Животные же чувствуют, когда человек боится или ему плохо. Животные знают, когда человеку больно, и могут зализывать ему раны». Она с надеждой открыла корзину с бельём. Толстая Тучка выпрыгнула оттуда и стала нервно нализывать лапу, потом подбежала к двери и стала скрестись.

– Тучка, Тучечка, – с надеждой и лаской говорила Катя, стоя у корзины. Но кошка и ухом не пошевелила. Катя приоткрыла ей дверь, толстая Тучка протиснулась наружу, а Катя снова вся сморщилась от слёз. Всю жизнь просидеть в ванной она была готова, но не могла. Она знала, что рано или поздно ей придётся выйти и что-то делать. А там… шумел телевизор, мама планировала, что наденет завтра, думала о своём.

– Давай выпьем чаю! Нашего, вкусного, – сказала мама, увидев тихонечко вошедшую в комнату Катю. – А к Васе мы больше не пойдём. Он тебя подавляет, мне кажется.

– Давай чаю, мама!

Того самого чаю, идеальной температуры, с идеальным соотношением всего, которому Катя сначала сильно обрадовалась, но потом поняла, что пить после происшествия со спичками больше не может. «Мама делала этот чай с такой любовью, с такой любовью, – у Кати помутнело в глазах от слёз, – а я не могу выпить его, и он пропадёт». Она отодвинула его и спросила дрожащим голосом:

– Мама, а когда у меня день рождения?

– Через пятнадцать дней. Точнее, уже через четырнадцать.

«Ко дню рождения мой ожог уже, наверное, заживёт. И тогда я снова смогу пить мамин чай. И всё будет хорошо. С такой любовью делала, с такой любовью…»