Лето любви и смерти

Королек пожимает плечами.

– А не пожалеешь потом? На пожар таращиться небезопасно, госпожа ротозейша, рискуешь сгореть сама. Но желание дамы – закон.

Он разворачивает машину. Катим на юго-запад, в спальный район.

– Похоже на увеличенный макет, – Королек указывает на светло-серые стандартные многоэтажки, выстроившиеся в строгом порядке, как солдатики на плацу. – Когда попадаю сюда, всякий раз ощущаю себя вот такусенькой фигуркой из папье-маше.

Он выруливает на обширную площадку и останавливается. Вылезаем из легковушки и направляемся к одной из плоских девятиэтажек. Изрисованный и донельзя ободранный лифт поднимает нас на седьмой этаж. Три двери. Две дорогие металлические, с большими «глазками». Третья, та, что слева, возле мусоропровода – советская деревяшка цвета аквамарина. В нее-то Королек и звонит.

Молчание.

– Закрой глаза, – велит он.

Послушно зажмуриваюсь. Раздается тихое звяканье. Не выдержав, осторожненько приоткрываю веки. Так и есть. Королек возится с замком.

– Это же противозаконно! – возмущаюсь шепотом.

– Ай-ай-ай, – Королек укоризненно качает головой. – Я же просил. Надо было оставить тебя в «жигуле».

– Нет-нет, я буду паинькой. – Снова добросовестно смежаю веки, но Королек тихим свистом приглашает следовать за ним.

Проникаем в двухкомнатную квартиру. Миновав крошечную прихожую, заглядываем в гостиную. Здесь обстановка более чем скромная. Скорее всего, мебель осталась от прежних хозяев – убогая, местами покарябанная фанера, разрисованная под дерево. Обои зеленоватые, в цветочек.

Заходим в маленькую спальню. Закатное солнце едва пробивается сквозь задернутые темно-красные гардины, чуть поблескивает выцветший золотой узор на пунцовых обоях.

Королек останавливает меня предостерегающим жестом.

Вытаращив глаза и ровным счетом ничего не понимая, пялюсь на двух голых людей – мужчину и женщину, оцепенело стоящих на коленях. Потом соображаю, что они прикручены к спинке кровати. С этого момента все становится нереальным и смутным.

– А Владик-то не явился домой по уважительной причине, – негромко бросает Королек, направляясь к выходу. – Давай отсюда, живо.

На ватных ногах плетусь за ним, не видя перед собой ничего, кроме застывших мертвых лиц.

– Чаю хочешь? – заботливо спрашивает Королек, когда оказываемся в его «жигуленке».

Отрицательно мотаю головой. Он наливает из термоса чай, протягивает мне. Послушно пью крепкий сладковатый напиток, но лучше не становится, наоборот, только бурно разыгрывается воображение.

– Тебя домой отвезти или вернемся к нам?

– Домой, – отвечаю одними губами.

Дальнейшее выпадает из моей головы, упорно занятой перемалыванием увиденного. Взбунтовавшийся мозг то с маниакальной дотошностью мусолит детали, припоминая черничку родинки над верхней губой застывшей девушки, то принимается мучительно размышлять: «Мертвецы казались живыми оттого, что в спальне царил красный свет, да-да, именно так, если бы комнатка была синей или зеленой, они выглядели бы куда ужаснее…»

Способность воспринимать окружающий мир частично возвращается ко мне только в квартире Анны.

– Ната решила переночевать у нас, – сообщает Королек многозначительно.

На короткое время он и Анна уединяются, после чего Королек отправляется в спальню, а его подруга стелет мне на диване, присаживается рядышком на стул и неожиданно начинает исповедоваться:

– Мы с Корольком слишком поздно встретились. Знаю, однажды он от меня уйдет. И готова к этому. Сказала себе: живи и радуйся каждой минуте. И если впереди одинокая старость, значит, так тому и быть. Буду счастлива его счастьем…

Здоровой частичкой лихорадочно полыхающего мозга понимаю: Анна растравляет передо мной свои раны для того, чтобы я не осталась наедине с воспоминаниями о двух притороченных к кровати голых манекенах. Начни она успокаивать меня, я бы наверняка устроила истерику.

За окном медленно-медленно тускнеет чистый и долгий вечер.

Плыву-уплываю в сон, но на грани яви и сновидения четко вижу их, мертвых, желтовато-белых, погруженных в отсветы красного, вижу синяки на лицах, темные пятна от ожогов, отверстия от пробивших головы пуль и струйки запекшейся крови.

Потом, ничуть этому не удивляясь, оказываюсь в ювелирном магазине, стены и окна которого завешаны красной тканью. Стою за прилавком среди изобилия золота, серебра и драгоценных камней и сама увешана цацками, как новогодняя елка. Раздается звон колокольчика, и словно ниоткуда появляется мужчина со смазанным лицом. «Мне нужно обручальное кольцо». – «А какой размер?» – спрашиваю я. Молча роется в карманах длинного черного пальто. Снимает пальто, шарит в черном пиджаке, вынимает отрубленный, покрытый засохшей кровью палец с родинкой возле ногтя и говорит, с трудом ворочая языком, точно глухонемой: «Вот такой…»

На мой истошный крик прибегает Анна, босая, в ночнушке, принимается гладить, успокаивать. Лежу в холодном поту. В комнате светло. За раскрытой на лоджию дверью истово верещат птицы.

* * *