Лето Мари-Лу

Есть ли смысл у того, что произошло с Мари-Лу? Есть ли смысл во всей этой бессмыслице, что происходит с нами? Как-то раз зимой к нам зашли два распространителя из какой-то религиозной секты и беседовали со мной на эту тему. Два худых бедолаги в костюмах, с прилизанными волосами и в очках. Я собирался поскорее закрыть дверь, но им удалось повернуть разговор так, что якобы у них есть ответы на интересующие меня вопросы. Тогда-то они и сказали, что у всех событий есть смысл. Наш долг — понять, в чем же он.

Я кивал и соглашался. Сказал, что это стоит обдумать. Иначе от них не отделаешься. Но один вопрос постоянно жег мне язык: в чем смысл того, что двенадцатилетняя девочка прыгает с высокого дерева и становится инвалидом?

Но я так и не задал его. Лишь кивал и не осмеливался возразить. Это трусость, но иногда я такой трусливый.

Позже выяснилось, что существуют разные версии падения с дерева Мари-Лу. Для меня все было ясно как день. Она пыталась свести счеты с жизнью. Но Бьёрн с Ирьей были убеждены, что она просто оступилась и упала. Несчастный случай. Даже папа, несмотря на свою способность мыслить критически, согласен с ними. Неужели взрослые слепы? Или они не в силах взглянуть неприятной правде в глаза?

Я переживал все это иначе. Может, это звучит странно, но я втайне восхищался поступком Мари-Лу. Мне нравилось ее мужество, ее непреклонная решимость. Когда я думал об этом, на меня нападала дрожь. Это так типично для Мари-Лу. Ею всегда руководили чувства. Вот какой она была.

* * *

После обеда я сажусь на велосипед и еду в «Вивохаллен». Торможу около автобусной остановки и проверяю наш почтовый ящик. Нахожу открытку из Дамаска. Папа пишет, что страдает от жары. Почти сорок градусов в тени.

Еду дальше и вижу множество ромашек среди колосков пшеницы. Белые цветы напоминают пену на поверхности поля. Воздух сухой. У нас тоже жарко. Пряно пахнет спелым зерном. Я вспотел, хотя еду медленно. «Сорок градусов в тени, — думаю я. — Бедный папа!»

Покупаю в магазине хлеб, молоко, простоквашу и коробочку дорогого плавленого сыра со вкусом ветчины. Затем я иду звонить маме. Она рада меня слышать. Я говорю, что у меня все отлично. Погода солнечная, и я уже почти коричневый.

После того как было сказано «пока», «береги себя» и «звони чаще», я достаю золотистую визитную карточку и набираю семизначный номер. На четвертом долгом гудке Мари-Лу отвечает:

— Мари-Лу Арвнелль.

— Привет… это Адам.

Несколько секунд в трубке молчат. Мне кажется, она собирается с духом.

— Привет.

— Я же обещал, что позвоню.

— Да, здорово, что ты это сделал.

— Как в городе?

— Жарко!

— Здесь тоже. Даже в воде!

— Ты звонишь из магазина?

— Ага. Еле доехал.

— Я знаю.

Кажется, она в хорошем настроении. Во всяком случае, ее голос звучит веселее, чем я ожидал. Или это лишь маска?

— На днях видел Бьёрна. Он заходил поздороваться.

— Ага.

Я понимаю, что ступил на зыбкую почву, и думаю, как бы сменить тему.

— Я часто хожу рисовать на «наш» луг. Сейчас там так красиво.

— Ага.

Я собираюсь с духом. Провожаю взглядом темно-синий «Гольф», остановившийся у «Вивохаллена». У него немецкий номер. Спрашиваю:

— Ты подумала над тем, что мы с тобой обсуждали?

В трубке на секунду становится тихо:

— Ты имеешь в виду, приеду ли я туда?

— Да, это было бы очень здорово.

— Мы с мамой говорили об этом. Она считает, что это хорошая идея. Хочет, чтобы я поехала.

— Я тоже так считаю, — с энтузиазмом говорю я. — Будешь жить в комнате Бритт. Это самая лучшая комната в доме.

В трубке снова молчание. Затем Мари-Лу говорит:

— Ну что ж, я приеду, Адам. Я обязательно приеду!

* * *

Я стою перед домом и не понимаю, как здесь оказался. Не хватает получаса моей жизни. Я проехал семь километров и даже не заметил. Мысленно я был где-то в другом месте. Хорошо, что меня не сбили, хотя мне должен был встретиться автобус.

Вечером я желаю спокойной ночи Сив и Рут и все еще чувствую себя счастливым. На заднем сидении пусто. Четвертый день подряд без яиц. Я сообщаю курам, что у нас скоро будет гостья и им нужно взять себя в руки.

«Ко-ко-ко», — отвечают Сив и Рут и озабоченно качают головами.

* * *

Я прохожусь по гостиной пару раз щеткой для мусора и нахожу двух мертвых шмелей под окном. Выбрасываю их вместе с грязью из совка за открытую дверь. Размышляю, стоит ли вытрясти половик из кухни, но решаю, что это не нужно. Ведь здесь жил только я.

Иду во двор, отламываю несколько веточек цветущего жасмина и ставлю их в керамическую вазочку на подоконник в комнате Бритт. Достаю старый фарфоровый горшочек, который Бритт купила на аукционе.

«Температура +27 °C, солнечно, ветер слабый, южный», — пишу я в дневнике.

Я не могу заснуть. В верхушках елей шумит ветер, и я думаю, что озеро должно снова разбушеваться. Из-под одеяла доносится стук. Это гудит мое сердце, словно мотор лодки.

Тихо, тихо, сердечко.

Скоро приедет Мари-Лу. Будет здорово.

Глава 2

— Ты правда не хочешь чаю?

— Правда.