Лето ночи

«Если б у меня была хоть капля мозгов, – сокрушался он, – я бы попросил Харлена притащить какой-нибудь выпивки, пока он не уехал с Дейлом». У матери Харлена дома хранились целые галлоны спиртного, и, если верить его рассказам, она даже не замечала, куда оно девается. Но сейчас Джим вместе с Дейлом отбыли, пытаясь выполнить миссию, возложенную на них самим Майком, а он – их бесстрашный предводитель – остался без средств к достижению цели. Даже если он разыщет Минка, тот ни за что не согласится на разговор, если его не подкупить небольшой взяткой.

Майк пропустил мчащийся грузовик, который даже не потрудился снизить скорость до установленной в пределах городской черты, и направился по выжженной солнцем Хард-роуд, затем срезал угол через территорию конторы по продаже тракторов, объехал с юга небольшой парк и по узкой аллее подъехал к пивной «У Карла».

Майк спешился, прислонил велосипед к кирпичной стене и шагнул к открытой двери. Из полутемного зала до него донесся взрыв смеха, сопровождаемый приглушенным гулом вращающихся лопастей вентилятора. Некоторое время назад большая часть мужского населения городка подписала петицию с просьбой установить здесь кондиционер – до сих пор в городе единственным общественным помещением с кондиционером была почта, – но, как утверждали злые языки, Дом Стигл высмеял это требование, поинтересовавшись, не считают ли его, собственно, каким-нибудь поганым сенатором или еще кем-нибудь в этом роде. Достаточно того, что чертово пиво здесь еще никому не подавали теплым, а если кому что не нравится, то они могут убираться в бар «Под черным деревом».

Майк нырнул в сторонку, когда хлопнула дверь туалета и чьи-то тяжелые шаги направились в сторону зала. Вошедший что-то громко сказал, и присутствующие ответили ему взрывом хохота. Майк снова заглянул внутрь: две двери по сторонам и одна напротив. Надпись на одной из них гласила: «Бабцы», на другой – «Жеребцы», на третьей значилось просто – «Стойло». Майк знал, что последняя, и ближайшая к нему, вела в кладовую: чтобы заработать несколько монет, ему не раз приходилось помогать Дому перетаскивать ящики.

Майк скользнул внутрь, открыл эту дверь и тихо затворил ее за собой, шагнув на первую ступеньку лестницы, ведущей в подвал. Шум в зале делал шаги неслышными даже для него самого. Он начал медленно спускаться по лестнице, давая глазам привыкнуть к темноте. Над высокими каменными подоконниками когда-то были окна, но пару десятилетий назад их заколотили досками, и теперь помещение освещалось лишь теми лучиками, которые просачивались сквозь щели и пыльные наружные стекла.

У подножия лестницы Майк помедлил, обозревая штабеля коробок с сигаретами и большие металлические бочки. Позади невысокой кирпичной стенки были устроены высокие полки, где, как туманно припоминал он, хранилось вино. Он на цыпочках направился туда.

Это нельзя было назвать винным погребом, – по крайней мере, в рассказах Дейла о прочитанных книгах винные погреба были несколько иными: там замшелые винные бутылки хранились каждая в своем гнездышке на длинных полках. Но картонные коробки с бутылками Дом держал именно здесь. Майк свернул вправо, скорее нащупал, чем разглядел, ближайшую из коробок и запустил туда руку, его ноздри ловили непривычный запах хмеля и солода. Паутина коснулась лица, и он отвел ее рукой. Неудивительно, что Дейл ненавидит подвалы.

Майк на ощупь нашел открытую коробку, наугад ухватил бутылку и замер. Если он возьмет ее, это будет считаться – и вполне справедливо – первым в его жизни воровством. Притом что из всех грехов воровство повергало его в наибольший ужас. Он никогда и никому, даже своим родителям, не говорил об этом, но человек, уличенный в воровстве, не заслуживал даже его презрения. Тот эпизод, когда Барри Фусснера поймали на том, что он украл у одного из одноклассников цветные мелки, самому́ юному воришке стоил всего лишь нескольких неприятных минут у директора школы, Майк же больше никогда не мог даже разговаривать с этим толстым ублюдком. Смотреть на него ему и то было противно.

Майк подумал о том, как он будет исповедоваться в этом грехе. Даже шея у него покрылась краской стыда, когда он представил себе эту картину: он стоит на коленях в маленькой исповедальне, экран отодвигается так, что сквозь решетку он может видеть профиль отца Кавано, а потом шепчет: «Простите меня, отец мой, я украл…» Но тут внимательное лицо священника склоняется к решетке, Майк видит мертвые глаза и воронку прижатого к деревянной панели рта. И вдруг в этой воронке начинают кишеть и копошиться черви, они падают на молитвенно сложенные руки Майка, на его колени, покрывая их отвратительно шевелящейся коричневой массой…

Напрочь забыв об угрызениях совести, Майк взял бутылку и вышел вон.