Лето потерянных писем

– Эбигейл. – Он улыбнулся мне, и на его дряхлом лице это выглядело неожиданно. – У тебя найдется минутка?

Найдется ли у меня минутка для разговора с дедушкой моего бывшего парня, который украл ожерелье моей бабушки?

– Я сейчас работаю…

– Это займет всего минуту. Где мы можем присесть?

Оу.

– Вон там кресла. Только предупрежу начальницу, что ухожу на перерыв. – Я помедлила, внезапно проснулись замашки хозяйки. – Хотите что-нибудь из кофейни?

– Эрл грей, если можно, моя дорогая.

Фу, старик назвал меня «дорогая». Я выдавила мученическую улыбку.

Вернувшись, я поставила на стол возле него чашку чая, а сама уселась напротив, держа в руке стакан со свежим соком.

Эдвард открыл глаза.

– Я хотел рассказать тебе про ожерелье.

Ага, вот теперь он захотел. После того, как месяцами избегал разговоров на эту тему. Я глотнула сока.

– Ладно.

Он на мгновение задумался и начал.

– Ожерелье принадлежало Рут, это правда.

Я не сказала «Обалдеть, Шерлок», и за это меня стоило похвалить.

– Ожерелье – одна из немногих вещей, что она привезла с собой: одежда, небольшой чемодан и ожерелье. Перед приездом в Нью-Йорк она спрятала его в подоле платья. Рут собиралась продать его после войны, чтобы привезти родителей в Америку.

Я сглотнула внезапный комок в горле.

Глаза у него были добрые.

– Да. После полученных новостей она всюду его стала надевать. Она купила целый гардероб, чтобы ожерелье выделялось, надевала только красные и черные цвета. – Он замолчал. – Мы решили пожениться.

Я вытаращила глаза. Подсознательно я хотела, чтобы Ной тоже был здесь. Ной, на которого я так злилась. И все же он с самого начала участвовал в разоблачении этой истории.

– Что случилось?

– Моя мать, – вздохнул Эдвард. – А до этого крах семейного состояния. Рут, безусловно, знала. Она сказала, что нам надо продать ожерелье и потратить эти деньги на спасение компании. На спасение нас. Их было бы недостаточно, но это хоть что-то.

Он что-то вытащил из кармана и передал мне.

– А потом она отправила мне это.

«Я попытаюсь объяснить», – начиналось письмо, и впервые я прочитала одно из бабушкиных писем, в котором она пыталась вразумить Эдварда Барбанела. Она сказала, что любит его. Любит, но романтичная любовь не единственный ее вид, и она ценит иные виды любви так же высоко, как и саму любовь.

Вчера у своей квартиры я нашла твою мать. Я не видела ее несколько лет и сразу же со слезами бросилась ей в объятия. И она обняла меня. Нэд, это было… я даже не знаю, как объяснить. Я чувствовала себя дурой, ведь она твоя мать, и, само собой, она всегда будет с тобой. Но теперь, после моего переезда, я почти не виделась с ней, но скучала, а она оказалась рядом.

Мы вошли в квартиру, и я чуть не умерла от стыда, потому что комната, которую я снимала у миссис Шварц, была скромной, тесной и захламленной. Всюду валялась моя одежда, и я даже не могла предложить ей чая.

Но это не имело значения, и мы проговорили несколько часов кряду. Я чувствовала себя подсолнухом, который тянется к ней, чтобы согреться в ее лучах. А потом она сказала: «Ты не можешь выйти за Эдварда». А я ответила, что мы любим друг друга.

А она ответила: «Я знаю. Но компания разорится, если нам никто не поможет, и что с вами станется? Нам придется продать «Золотые двери» и, наверное, даже дом в Нью-Йорке. И вы останетесь в бедности, а он будет на тебя обижен, а все наши работники останутся без своих мест. С семьей будет покончено. Поэтому я прошу тебя не выходить за него».

И, Нэд, дело в том, что она мне как мать.

Письмо обрывалось. Я взглянула на Эдварда.

– Это все?

– Дальше еще одна страница или две, но это самая важная часть. Моя мать просила Рут не выходить за меня замуж. И Рут решила мне отказать.

– Должно быть, она очень любила вашу маму, – задумчиво произнесла я.

Он кивнул.