Что заставило меня спустя всего несколько дней едва не забыть о тех событиях, будто они для меня ничего не значили.
Та пара, удивительно похожая на умерших родителей, приняла меня, приласкала и радовалась мне — как это могут сделать только отец или мать.
Разве нормальный человек будет пытаться выяснить, где грань иллюзии?
Я считал себя человеком практичным, и меня переполняло желание немедленно поехать в Асакуса и постучаться к ним в дверь.
Затем я взял себя в руки. То есть попытался. Безмозглый сценаристишка! Ехать в Асакуса уже поздно. Сколько, ты думаешь, сейчас времени? Конечно, забавная история, но не настолько, чтобы немедленно ехать что-то проверять.
Сейчас самое время решить, что делать со звонком этой женщины.
Сам обещал. Как-нибудь вместе выпить, поговорить. Взяв трубку, я понял, что не знаю ее номера. Поискал в справочнике фамилию Фудзино с адресом нашего дома. Вот, есть — с именем Кацура.
На третьем гудке она подняла трубку.
— Квартира Фудзино. — Голос спокойный.
— Это Харада с седьмого этажа.
— Добрый вечер.
— Извините, что так поздно.
— Что, выпьем?
— А ничего?
— Сегодня суббота. Я зайду через десять, даже нет — через пять минут. — Голос у нее богатый. Нет, она не трясется по ночам от страха.
Я собирался подать руку уставшей от одиночества женщине и был несколько разочарован. Но все-таки лучше, если бы она пришла мрачная. Так, сегодня у нас суббота. Когда не показывают мои сериалы, я начинаю путаться в днях недели.
— Кей, — сказала женщина.
Она присела на диван, открыла пластмассовую коробку, которую принесла с собой. Внутри — нож и несколько ломтиков сыра.
— По документам я Кацура. Только «фудзи», «но» да еще и «кацура»[10]
— сплошная ботаника. Поэтому я — Кей. Как английская «К».— Сколько сортов сыра у вас...
— Ем ломтиками, поэтому всего осталось понемногу.
— Можно мне вон того, с черной плесенью?
— Серьезно? — с удивлением глянула она.
— А что?
— Многие морщатся.
— Тогда мне ломтик.
— На самом деле это гадание на сыре. Вижу человека по тому, что он выберет.
— И что вам говорит ломтик с черной плесенью?
— Пока молодой.
— А что, без сыра не видно?
— Видно. И судя по лицу — моложавый. Некоторым подросткам ничего не нужно, кроме «Юкидзируси»[11]
.— Выходит, они — старики.
— Выходит.
— Вот выпивка.
— А вот ломтик с черной плесенью.
Мы рассмеялись. Она пила дешевую бататовую водку, я — коньяк. Сама захотела этого пойла. Жизнерадостная. Одета в джинсы и желтую майку. Судя по мягким формам, ей около тридцати пяти, хотя с разговорчивостью и веселым нравом возраст никак не вязался.
— Позавчера утром мы с вами разминулись. Не помните? В дверях лифта. Вышли вы с таким страшным лицом и даже не взглянули на меня. О чем вы думаете в такие минуты? О сериале? Об убийстве? О спорте? Такие лица часто бывают у японских спортсменов.
Ее жизнерадостность показалась мне неестественной. Может, она гордится тем, что не выпячивает свои беды? Хотя какой смысл скрывать грусть человеку, который уже приходил ко мне пьяным с горя?
— Ладно, хватит, — ни с того ни с сего прошептала она.
— Что?
— Устала.
— Может, пересядете на стул? На этом диване, чтобы не устать, нужно сидеть развалившись.
— Перед тем как прийти, я решила. Побалагурить, и вернуться.
— Раз так, нужно облегчить ношу.
— Облегчила. — Она мягко улыбнулась. Впервые слова ее и тело слились воедино. — Шутки тоже требуют сил. Говорят, после тридцати неплохо понизить октаву.
— Может, коньяку?
— У меня еще есть.
Повисло молчание, и комнату наполнил шоссейный гул.
— Поставить музыку?
— Нет, — улыбнулась она. — Я слушаю всегда в одиночестве.
— Извините, но ломтиками как-то не очень.
— Это значит, что у вас есть любимый человек за границей?
— А если нет, что — больше не достанется?
— Мне нравится привыкать к непривычному вкусу. Сначала думаешь: какая дрянь, — но стоит несколько раз попробовать, и сразу познаешь всю прелесть. И вместе с тем кажется, что понимаешь Европу.
— Вам нравится все испытывать на себе?
— Точно. Кому-то же нужно, правда?
— Ну и как — получается?
— Получается, если потратить время.
«Вот бы и на меня потратить — сразу познаете всю прелесть», — едва не пошутил я, но сдержался. Не хотелось заходить далеко.
Однако женщина была красива. Сначала в глаза бросались широкий лоб и пухлые губы, но за беседой я ощутил силу ее взгляда. И время от времени ловил себя на том, что не отрываюсь от ее глаз. Глаза эти заставляли позабыть обо всех недостатках.
— У вас есть ученики?
— Если бы.
— Интересно, есть ли что-нибудь общее между людьми с экрана и простыми телезрителями? Когда говорят, что у всех этих паяцев или как их там есть куча учеников, что они серьезны и строги, начинается казаться, что из меня делают дуру.
— У меня нет. Думаю, нужно объяснить...
— Нет, не нужно.
— Я даже не знаю, вы одна или нет?
— Смотрите, какой сильный ожог, — тут же промолвила она и приложила к груди руку. — Вот здесь больнее всего. Залепила пластырем, но шрам остался и сойдет нескоро. — Она залпом допила бокал. — Не то чтобы дружба соседей, но на прошлой квартире один человек заметил, что я — одна, и постепенно стало душно...