Лето с чужими

— Перестань, — попытался перебить меня Мамия, вцепившись в четки обеими руками. — Господи, помилуй! — крикнул он, обращаясь к Кей.

Мне хотелось перехватить эти слова в воздухе, чтобы они не успели до нее долететь, и я выпалил:

— Давай будем вместе! Мне все равно, только давай будем вместе.

— Что ты несешь? — вытянув перед собой руки с четками, крикнул Мамия.

Вдруг Кей сделала шаг вперед.

Мамия тоже отступил на шаг и закричал еще громче:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Кей шагнула еще.

— Слушай, — спросил вдруг Мамия, — какой она веры?

— По-моему, атеистка.

— А ее семья?

— Таких подробностей я не знаю.

— Ты так спокоен, будто тебя это не касается.

Я смотрел на Кей.

Кей тоже смотрела на меня. И, не сводя с меня глаз, продолжала делать шаг за шагом.

— Она идет, идет... — Мамия трясся от страха.

— Отойди, — крикнул я ему, не отрывая глаз от Кей. — Я же говорю, отойди. За мной тебе достанется меньше. Прямо за нами — конец коридора, тупик.

— Не бойся, тебе она ничего не сделает.

Кей подходила все ближе.

Естественно, она ничего не сделает.

Может, как-нибудь обойдется. Что мешает нам жить вместе?

Кей еще ближе. Еще шагов пять — и она окажется прямо предо мной.

Я стоял неподвижно. Почему я не двигался? Почему стоял, как оцепеневший? Почему не пошел навстречу, не обнял ее?

Кей подошла.

Она стояла прямо передо мной.

— Кей, — позвал я.

Какой холодный у нее взгляд. Я пытался уловить в ее глазах хоть какое-то настроение, какую-то искру жизни, но когда она оказалась рядом, в них не было ни капли тепла. Только ледяной мрак пронизывал меня.

Ее посиневшие губы зашевелились, силясь что-то произнести. Едва приоткрыв рот, она спросила:

— Помнишь?

Голос был низким и грубым. В нем чувствовался укор.

— Что?

Мой голос дрогнул. Почему она говорит со мной, как мужчина?

— Ночь с шампанским.

— Да.

Тогда я бесцеремонно отправил ее восвояси. Я был не в духе и не хотел никого видеть. Потом, правда, понял, что был неправ. Но кто бы мог подумать, что из-за этого она покончит с собой? Хотя мне было беспокойно, и я даже разглядывал в ту дождливую ночь ее окна...

Но в ту ночь Кей умерла. Зарезала себя. Семь ударов в грудь.

— Я возьму тебя в попутчики.

Кей сделала еще один шаг. Я невольно отступил. Еще один. Я попытался устоять на ногах, но не удержался, и меня словно отбросило назад. Меня просто физически толкал назад ее злобный взгляд.

Выходит, она ломала комедию? Устроила все это представление, чтобы утянуть за собой? Как она говорит — «взять в попутчики?» Все, что я считал ее любовью, было чистым злом. И не ради любви она молилась, говоря, что я умру, если не расстанусь с родителями.

Кей будто прочла мои мысли — в ее глазах промелькнула усмешка.

— А ты как хотел, дурашка?

Однако увлекать за собой в могилу человека только за то, что он отказался с тобой выпить, — это уж слишком... Хотя жизнь — такая штука... Чего в ней не бывает...

Спина уперлась в стену. Дальше отступать некуда.

— Ладно, живи, — сказали глаза Кей. На самом деле произнесли это губы, но под ее натиском я видел одни только глаза. — Береги свою ничтожную жизнь.

Что, не хочешь «взять меня в попутчики»?

— Не то что не хочу, — ответили глаза, — не могу. Когда ты вышел в коридор, твое сердце было уже далеко. Далеко, хотя ты так красиво обещал мне, что мы будем жить вместе.

Сам я того не ощущал, но если вдуматься... пожалуй, так оно и было.

Вот, значит, как: не открывал бы я ей душу, и она не могла бы отнимать у меня жизнь. Хотя кому ведомы законы потустороннего мира?

— Я не стану тебя убивать, но знай, что я тебя нисколько не любила.

У меня закружилась голова.

И вдруг Кей начала постепенно удаляться. Так же, как и пришла, — но теперь она словно бы скользила спиной вперед. И если сюда она продвигалась шаг за шагом, то обратно вмиг отстранилась метра на четыре. Похоже, она возвращалась...

Затем на ее груди что-то шевельнулось.

На белой сорочке проступило черное пятно. Нет — не черное. Красное. По чистой ткани расплывалась краснота. Свежая кровь. Из груди — этого запретного для меня места на теле Кей — словно живое существо, струилась красивая алая кровь.

Она стекала потоками по длинным складкам одежды, била пульсом и растекалась по полу.

Я посмотрел ей в глаза.

Кей стояла, как бы силой одной только злой воли пытаясь совладать с кровотечением.

Затем силуэт ее стал меркнуть.

Так же, как и у родителей. Только быстро. Вот она уже стала полупрозрачной. Еще немного — и остался лишь мысленный образ, легкая тень на сетчатке, контуры воспоминания... Продержались недолго, словно летнее марево, и бесследно исчезли.

Остался лишь мрачный коридор седьмого этажа.

И ни капли крови на полу.

Я услышал, как Мамия глубоко вдохнул.

Сам я не шевелился.

Мне казалось, что в глазах Кей я успел заметить грусть и печаль разлуки. И это после всего, что она натворила... О моя неискоренимая сентиментальность...

Глава 16

Три следующие недели я провел в больнице Комадзава. Я до крайности исхудал, заметно поседел и посадил зрение. Целыми днями я лежал под капельницей. Затем пошел на поправку, но до конца так и не восстановился.