Лето с Монтенем

От мыслей о смерти более тягостной становится жизнь, а от мыслей о жизни – смерть. Первая нам не дает покоя, а вторая нас страшит. Не к смерти мы подготовляем себя, это ведь мгновение. Каких-нибудь четверть часа страданий, после чего всё кончается и не воспоследует никаких новых мук, не стоят того, чтобы к ним особо готовиться. По правде говоря, мы подготовляемся к ожиданию смерти. ‹…› Но я остаюсь при том мнении, что смерть действительно конец, однако не венец жизни. Это ее последняя грань, ее предел, но не в этом же смысл жизни, которая должна ставить себе свои собственные цели, свои особые задачи (III. 12. 252).

Монтень любит играть словами: смерть – не венец, а конец жизни. Жизнь должна стремиться к жизни, а смерть наступит сама собой.

И всё же изменился ли он с годами? Не уверен. В главе О том, что философствовать – это значит учиться умирать он дает множество советов, но прибегает к столь изощренным антитезисам, что можно усомниться, убежден ли он сам в тезисах, которые таким образом стремится подчеркнуть:

Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать ее всюду. Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения (I. 20. 82).

Складывается впечатление, что разум пытается урезонить воображение, но ему это не очень удается: Монтень словно бы повторяет заученный урок. Кажется, что он даже иронизирует по поводу этой заранее проигранной дуэли со смертью: «Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием трусов» (I. 20. 81).

Пожалуй, что и отношение Монтеня к смерти не меняется на протяжении Опытов по существу, а лишь окрашивается сомнением. Как лучше жить? Постоянно держа смерть в поле зрения, подобно Цицерону и стоикам, или думая о ней как можно меньше, подобно Сократу и крестьянам? Монтень колеблется между меланхолией и радостью жизни, юлит – как и все мы, – и его финальный тезис в итоге совпадает с тем, который он высказал в самом начале: «Я хочу ‹…›, чтобы смерть застигла меня за посадкой капусты» (I. 20. 84).

31 Лучшая часть моего существа

В 1595 году, в посмертном издании Опытов, глава О самомнении, в которой Монтень описывает самого себя и нескольких своих замечательных современников, завершается хвалебной речью в адрес Марии де Гурне, его духовной дочери. Поскольку в предыдущих изданиях Опытов этого панегирика не было, а подготовкой посмертного издания занималась как раз Мария де Гурне, к которой он обращен, его подлинность оспаривалась.

Я не раз имел удовольствие печатно сообщать о надеждах, которые я возлагаю на Марию де Гурне де Жар, мою духовную дочь, любимую мною бесспорно не только отечески, но и много сильнее. Она незримо присутствует в моем уединенном затворничестве, как лучшая часть моего существа, и ничто в целом мире не привлекает меня, помимо нее. Если по юности можно предугадывать будущее, то эта исключительная душа созреет когда-нибудь для прекраснейших дел и, среди прочего, для совершенной и священнейшей дружбы, до которой не возвышалась еще (по крайней мере, ни о чем подобном мы еще не читали) ни одна представительница женского пола (III. Примечания. 455).