Лето с Монтенем

Я довольно часто болел и, не прибегая ни к какой врачебной помощи, убедился, что мои болезни легко переносимы (я испытал это при всякого рода болезнях) и быстротечны; я не омрачал их течения горечью врачебных предписаний. Своим здоровьем я пользовался свободно и невозбранно, не стесняя себя никакими правилами или наставлениями и руководствуясь только своими привычками и своими желаниями. Я могу болеть где бы то ни было, ибо во время болезни мне не нужно никаких других удобств, кроме тех, которыми я пользуюсь, когда здоров. Я не боюсь оставаться без врача, без аптекаря и всякой иной медицинской помощи, хотя других эти вещи пугают больше, чем сама болезнь. Увы, не могу сказать, чтобы сами врачи показывали нам, что их наука дает им хоть какое-нибудь заметное преимущество перед нами (II. 37. 680).

Оглядываясь на природу, Монтень стирает границу между болезнью и здоровьем. Болезни – часть нашего естества: у каждой из них своя продолжительность, свой жизненный цикл, которому лучше подчиниться, чем противоречить. Доверие к природе требует отказаться от медицины. Поэтому, заболевая, Монтень старается не менять своих привычек.

Напоследок он выпускает парфянскую стрелу: врачи живут не лучше и не дольше нас. Они страдают от тех же болезней и выздоравливают в те же сроки, что и остальные. В данном случае не стоит воспринимать его слова как руководство к действию: наши врачи не имеют ничего общего со знахарями Возрождения, и мы, пожалуй, можем им доверять.

30 Венец и конец

Не стихают споры о том, развивалась ли мысль Монтеня по ходу написания Опытов или всегда была одинаково подвижной, хаотичной и многоликой. Но есть по крайней мере одна важная для него тема, отношение к которой у него ощутимо меняется: это тема смерти. Одна из больших глав первой книги называется по изречению Цицерона: О том, что философствовать – это значит учиться умирать:

Конечная точка нашего жизненного пути – это смерть, предел наших стремлений, и если она вселяет в нас ужас, то можно ли сделать хотя бы один-единственный шаг, не дрожа при этом, как в лихорадке? Лекарство, применяемое невежественными людьми, – вовсе не думать о ней. Но какая животная тупость нужна для того, чтобы обладать такой слепотой! ‹…› Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом (I. 20. 79–81).

Мудрец должен уметь умерять свои страсти, а значит, и свой страх перед смертью. Коль скоро она неизбежна, нужно ее «приручить», свыкнуться с ней, постоянно думать о ней, чтобы побороть ужас, внушаемый нам безжалостным противником.

Однако к концу Опытов Монтень, судя по всему, приходит к выводу – наблюдая, в частности, за поведением крестьян во время войны и разгула чумы, – что к смерти не стоит готовиться путем воспитания воли, что безразличие к ней простых людей является истинной мудростью, столь же благородной, как мудрость обреченного на самоубийство Сократа: