Лето у моря

— Когда мы полюбили друг друга, — сказала она, — мы были моложе вас. А после разрыва больше не виделись, это было невозможно, физически невозможно. Мне сказали, что он женился, потом я узнала, что у него родился ребенок. Как-то я заметила мальчика на площади Сен-Сюльпис, перед фонтаном. Ему было лет восемь, он крошил хлеб и кормил голубей. Я сначала увидела его и сразу подумала: «Это сын Гийома…» — сходство было поразительное, как две капли воды. Через десять лет, сразу после смерти Гийома, Франсуа позвонил мне. Мужской голос произнес: «Мой отец умер. Я знаю, вы любили друг друга». Эта смерть сблизила нас. До того я несколько раз сталкивалась с ним случайно, то на автобусной остановке, то в кино. Когда Франсуа пришел ко мне в первый раз, он говорил без умолку, все, что у него накопилось, он сказал в тот раз.

Эльзе вспоминается то ощущение ирреальности, головокружения. Франсуа говорил, а на его лицо накладывалось лицо Гийома, перед нею был то один, то другой, исчезло всякое представление о хронологии, о времени. Может, ей было двадцать лет, и смотрела она на Гийома? Или это говорил Франсуа — так же жестикулируя, так же поглядывая на нее, как его отец? Как могла она спутать их, сама не понимая, кого слушает, с кем говорит? Неужели после всего, что случилось за эти годы, она осталась прежней, неужели все пережитое оказалось невластно над нею? Другая любовь, смерть того, кого она любила, рождение детей, работа — неужели все это оставило так мало следов? Но она читала в глазах молодого человека, насколько изменилось ее собственное лицо, ее тело. Да, прошло тридцать лет, сменилось два, если не больше, поколения. Эльза, может быть, впервые осознала свой возраст. И несмотря на этот устремленный на нее взгляд, совсем иной, чем тот, которым смотрел на нее молодой Гийом, продолжала одновременно видеть два лица — она глядела на Франсуа, как будто это был его отец, как будто теперь наконец она может с ним говорить свободно, забыв свою вину, ибо лицо сына было для нее девственным, она не чувствовала себя ответственной ни за одну морщинку, ни за одну горькую складку на лбу или у губ, ни за печаль в глазах, у нее не было больше оснований для подозрительности, для поисков скрытого смысла каждой банальной фразы. Гийом снова сделался доступен, как в пору их любви. Но пока она слушала его сына, правда комком подкатывала к ее горлу: нет, это не Гийом, это — Франсуа, и встреча с ним оказалась возможной именно потому, что Гийом мертв. Никогда ей не увидеть его глаз, не услышать голоса. Поздно.

— Да, — сказала Жанна, — бывают моменты, когда рушатся все преграды, говоришь, высказываешь все до конца… в первые часы любви, перед лицом смерти…

— Не только. Бывают просто моменты полного доверия, когда рушатся все препоны. Но всего никогда не скажешь, — добавила Эльза.

Время от времени падает лист платана. Если он срывается с макушки дерева, слышно, как он касается других листьев, прежде чем достигнет земли. В волосах у Жанны роза, почти того же цвета, что и волосы. Эльза берет ее, поворачивает, держа двумя пальцами, роза сухая, уже ломкая, съежившаяся, вся в рыжих и коричневых крапинках. Долгие годы осенний листопад был мукой для Эльзы. Случалось, она часами настороженно прислушивалась к почти неуловимому треску черенка, отрывающегося от ветки, к мгновению тишины, словно затаенному дыханию, потом к падению с ветки на ветку, к звуку касания слетающего листа и других листьев, которые еще держатся, и наконец к еле слышному шороху соприкосновения с землей. Ей чудилось, что она сама — этот лист или что этот лист — она, что это она срывается с вершины утеса, отвесно возвышающегося над морем, она катится вниз, подскакивая на острых скалах, падая с камня на камень, и всякий раз ранит себя, ломает кости, беззащитно подставляя ударам лицо и затылок, а когда лист опускался — вот так легко, как сегодня, — это была смерть, беспощадно настигавшая ее у подножия вздыбленного гранитного утеса, на ровной водяной глади. Она задумалась, что это было — сон или видение, преследовавшее ее в ту пору, когда неотступная мысль о смерти едва не одержала верх над ней.

— Когда его отец умер, — говорит она, — мне показалось, что Франсуа не страдает, он просто занял отцовское место, заместил его. Стал Гийомом.

— Тома попал в яблочко, — кричит Пюк.

— Еще три выстрела, и конец, — говорит Тома.

Пюк подбегает к дереву, к которому приколота мишень, возвращается, победоносно размахивая картонкой, и протягивает ее женщинам, те смеются.

— Прямо в яблочко, — повторяет он, — я сохраню эту мишень.

Эльза смотрит на солнце, оно поднялось не так уж высоко, и внезапно до нее доходит, что уже осень. Лету конец.

— Скоро начнут собирать виноград, — говорит она.

В этом году, после долгого и счастливого лета, она принимает без страха надвинувшуюся осень, отдается ее ласковому теплу, и ее даже тянет к себе зима, работа, к которой скоро предстоит вернуться.

— Пойдем купаться? — спрашивает Пюк.

Жанна улыбается.

— Не понимаю, как я могла жить без Франсуа, — говорит она.