Лето в Бучалках

Сели мы в поезд, в купе второго класса. Первый класс считался дорогим, а в третьем ездили «люди». Вот еще пример исчезнувших слов: «люди» — это лакеи, горничные, приказчики, мелкие служащие в противоположность «господам» — помещикам, купцам, крупным чиновникам, чьи дети назывались барчуки.

Колокол просигналил — первый звонок, через десять минут — второй звонок, перед самым отправлением третий звонок, главный кондуктор пронзительно засвистел, паровоз загудел, вагоны лязгнули, и мы поехали.

Всю ночь я ерзал, то клал голову на подушку, то прижимал лоб к оконному стеклу.

Начинало светать. За две станции всех будили, усатый кондуктор помогал вытащить вещи в коридор.

— Ничего не забыли? — спрашивала тетя Саша.

Мы остановились в тесноте коридора, затем перешли в тамбур. Утренний холодок прохватывал сквозь пальто. Со скрежетом поезд затормозил. Прямо с площадки я спрыгнул в объятия встречавшего нас лакея Антона, который выехал из Москвы за два дня до нас.

Солнце только еще всходило. Кругом грязь была ужасающая, крутая, глубокая.

— А вот наши лошади, — сказала мать, указывая рукой.

Я различил невдалеке за станционными постройками нашу тройку, запряженную в карету, пару лошадей, запряженных в коляску, и телегу в одну лошадь. И кучер Василий, милый, милый в синем кафтане, в синем картузе, разглаживая усы и бороду, шел к нам, с трудом вытаскивая сапоги из грязи.

Наконец все было уложено, увязано. Можно ехать. В карету уселись моя мать с сестрой Катенькой на руках, няня Буша и я, а тетя Саша, Нясенька и сестра Маша сели в коляску. Машенька не могла ездить в душной карете, ее сразу начинало тошнить. Антон взгромоздился на телегу рядом с возчиком. Поехали.

Сейчас такие дальние поездки на лошадях давным-давно ушли в прошлое. О них можно прочесть разве что у классиков. Тогдашние дороги разбивало копытами лошадей и скота, колесами экипажей, грязь на отдельных участках не просыхала, и лошади тянули все больше шагом, с трудом вытаскивая нога из чернозема. Тридцать верст от Кремлева до Бучалок преодолевалось за шесть часов.

Как медленно мы ехали! Я нетерпеливо вскакивал. Скоро ли? Скоро ли?

Наконец Василий обернулся и сказал с высоты козел:

— Бучальская колокольня видна.

Я вскочил, по пояс высунулся в окошко и заметил из-за бугра вдали белый верх и темный шпиль колокольни, увенчанный горящим на солнце золотым крестом.

На какое-то время развернулась панорама усадьбы — белый с колоннами Большой дом, по сторонам другие белые строения на темно-зеленом фоне старого сада. Начинались «владенья дедовские».

Последние две версты казались самыми длинными. Скорее, скорее! Бучалки было обширным селом, состоявшим из нескольких, тянувшихся в разные стороны слобод. Въехали в слободу Павловку! С лаем кинулись собаки под колеса кареты. Прохожие узнавали нас, кланялись, и мать кивала им и махала рукой.

Лошади, предчувствуя скорый отдых и обильный корм, перешли на рысь и помчались. Минуя церковь, они завернули направо, в проулок, еще раз завернули направо, лихо подкатили к Маленькому дому, рядом остановились.

Я вскочил. Ноги затекли, не сразу меня послушались. Нас встретила ключница Вера Никифоровна. Теперь занимавшую такую должность назвали бы завхозом. Выскочил еще кто-то. Собаки радостно запрыгали вокруг меня. Пока суетились вокруг вещей, мне надо было успеть удрать, пробежаться но всем комнатам дома, через черный ход проникнуть в курятник, повернуть к цветущим клумбам. Меня выдали подбежавшие ко мне собаки. Нясенька меня поймала, потащила умываться, переодеваться, повела вместе с Машенькой в столовую пить молоко с ни с чем не сравнимым по вкусноте бучальским черным заварным хлебом и бучальским же подкрашенным морковным соком оранжевым сливочным маслом.

Закусывал я невнимательно, все время думал про себя: куда бежать в первую очередь — на кухню, к собачкам или к лошадкам? Решил, что сперва к лошадкам. Мне надо было не просто бежать, а удирать от Нясеньки и от сестры Маши, которая хотела следовать за мной, но бегала она плохо и наверняка отставала бы. А мне хотелось скорее-скорее.

Вскочил из-за стола, схватил краюху хлеба, выбежал на крыльцо, повернул налево и помчался по липовой аллее к Большому дому. Издали я увидел, как Нясенька, держа Машу за ручки, мне махала, что-то кричала. Нет, побегу один, а вы гуляйте вокруг клумб.

Аллея упиралась в Большой дом; он был деревянный, оштукатуренный белой известью, выстроенный еще моим прадедом, князем Федором Николаевичем, в начале прошлого века. Дом был старый, требовал ремонта, в комнатах пахло затхлым. Наша семья там не жила, мои родители ею не любили и построили другой для себя, просто бревенчатый, который назывался Маленьким.

Теперь-то я знаю, что Большой дом с колоннами, с мезонином, с гипсовой лепниной считался бы памятником старины, если бы не сгорел в первый год революции из-за неисправных печей, когда его превратили в клуб. А раз дом не любили мои родители, значит, и я его не любил, промчался мимо, не поворачивая головы, прямо на конюшню.