Лето в Гапсале

– Маменька, – сказала Юлия удивленной Елене Николаевне: – вы меня, я вижу, не понимаете; повторяю вам, я решилась выйти за графа Деревицкого; отец прав, – я увлеклась самым глупым, самым безрассудным образом; на меня нашло какое-то ослепление, которого я теперь сама понять не могу… я просто с ума сходила, когда воображала, что эта жизнь здесь будет по мне. Cétait sans doute du dépit. Вы знаете: мне было досадно, что в Петербурге я не могла занять одного из первых мест в обществе, и я бросилась в эту Аркадию… но это не могло быть продолжительным. Словом, я теперь проснулась… пасторальное сновидение миновалось, я опять прежняя Юлия, не вялая пастушка, но живая и блестящая… Нет, маменька, – продолжала она, невольно смеясь над собой: – вообразите себе будущую графиню Деревицкую супругой Вонненштерна; вообразите ее себе в этом большом, пустом доме, где мебель так симметрически, так чинно расставлена по стенам, – зимой, когда снег завалит всю опустевшую окрестность среди этого благочестивого семейства… Молчание царствует в комнате, мать вяжет чулок, сентиментальная Луиза читает Шиллера, я, в белом платье, нянчу пятого или шестого ребенка своего, – ведь в этом благословенном краю, в одной семье бывает до двадцати детей, – идеальный мой супруг, в бархатном казакине, нежно глядит на меня… какая картина! Но вот отец, читающий про себя газеты, вдруг поднимает кверху указательный палец: все семейство с благоговением готовится его слушать, и он читает вслух назидательное рассуждение о картофельной болезни и о предохранительных средствах против нее…

И Юлия звонко засмеялась. Елена Николаевна нехотя также улыбнулась; но ей было видимо не по себе: она не находила возражений против мужа и дочери, но переворот в ней еще не успел совершиться.

– Да как же, Юленька, – сказала она наконец смиренно, – как же ты объявишь Вонненштерну свой отказ?

– Ну уж это, маменька, потрудитесь вы сами сделать… вам ловчее… но вот кто-то подъехал ко крыльцу, верно он… я уйду, а вы с ним справьтесь, как знаете. Признаюсь, мне не хотелось бы видеться с ним. Мне уж давно опротивела его сентиментальность.

И Юлия поспешно вышла в соседнюю комнату.

Елена Николаевна осталась в самом тревожном недоумении: ей было жалко Вонненштерна; она боялась также сцены и упреков с его стороны, и не знала, как приступить к делу, и что ему сказать.

Войдя в комнату, Вильгельм не мог не заметить испуганного и грустного выражения ее лица; он бросился к ней со словами: «Что с вами?» – Она протянула ему обе руки, но не могла выговорить ни слова… Вонненштерн невольно сам выручил ее из беды. На столе еще лежал конверт и скомканное письмо Глинского. Молодой человек догадался, что оно причиной ее огорчения; он в свою очередь побледнел и трепетным и глухим голосом спросил, видимо боясь услышать ответ:

– Что? Отказ?.. Муж ваш не соглашается – верно так?..

– Да, да, он не соглашается, – отвечала Елена Николаевна, почти обрадованная, что нашелся предлог для отказа.

– А Юлия? Что же Юлия?.. – с жаром спросил Вильгельм, схватив Елену Николаевну за руки, и бессознательно тиская их в своих.

Елене Николаевне стало страшно и также жалко бедного молодого человека; она отвечала чуть внятно:

– Юлия плачет, но должна повиноваться отцу… Но она не предвидела последствия этих необдуманных слов… Громкое восклицание Вильгельма открыло ей ошибку…

– Где Юлия? Где она? Я хочу ее видеть! Если она меня любит, если я также необходим для ее счастья, как она для моего, то ничто в мире не может нас разлучить; муж ваш смягчится, он должен смягчиться… Юлия! Где Юлия?..

Испуганная Елена Николаевна решилась идти к дочери: она совсем растерялась и не знала, что ему сказать…

– Юленька, душа моя, прошу тебя, – сказала она, входя к дочери: – пойди, поговори с ним сама; я с ним сладить не могу.

– Да чего же он хочет? – спросила Юлия.

– Он хочет тебя видеть.

– К чему? Не может же он на мне жениться насильно; чего он от меня может требовать? Вы ведь сказали ему что я по собственному желанию выхожу за другого?..

Елена Николаевна замялась.

– Маменька, – воскликнула Юлия, вскакивая с места: – вы его верно обманули, я это вижу, вы сказали ему, что я его люблю: это нехорошо…

– Мне его стало так жалко, – жалобно проговорила мать.

– Тут всякая жалость не у места, – отвечала Юлия отрывисто, – пойдите же, скажите ему, что я себя чувствую нехорошо и никак не могу и не хочу его видеть; но что сегодня же он получит от меня письменный ответ, который ему все объяснит…

Елена Николаевна с поникшей головой отправилась обратно в столовую и передала Вильгельму слово в слово поручение дочери.

– Не может и не хочет меня видеть, – повторил он тихо, про себя, и вопросительно взглянул на Елену Николаевну; мучительное сомнение кольнуло его в самое сердце…

Но Глинская не смела смотреть ему в глаза, взгляд ее упорно вперился в пол… Может быть, Вонненштерн все понял в эту минуту…

– Прощайте, сказал он торопливо, я иду домой… буду дожидаться ее письма.

И он поспешно выбежал из комнаты.

Юлия тотчас же села писать. Вот ее письмо: