Лето в Гапсале

И Юлия направилась к двери своей комнаты.

– Послушай, Юлия, – сказала встревоженная Елена Николаевна, – позволь мне сказать одно слово, не пиши лучше теперь, ведь почты завтра нет… успеешь… ты устала, да еще теперь, в сердцах, напишешь что-нибудь такое… ведь ты знаешь: отец твой добр, он сделает по-твоему; согласись же и ты на его просьбу, дай себе сутки на размышление.

– Хорошо, я подожду сутки, – отвечала Юлия, напирая на слово «подожду», – но думать мне не о чем, я уже все передумала и давно решилась… Прощайте, маменька; спокойной ночи вам желаю, – прибавила она, возвращаясь к Елене Николаевне и целуя ее руку: – да что вздумалось этому Деревицкому за меня свататься теперь?

– Он уже весной ухаживал за тобой, и ты его принимала довольно благосклонно.

– Да тогда было другое дело… зачем же он тогда не сватался?

– Ведь он, кажется, уехал из Петербурга, по какому-то важному поручению, прежде чем мы решились провести лето здесь…

– Да, вероятно, он недавно воротился, и очень удивился, не найдя нас в Петербурге… а как вы думаете, маменька, весной ведь я бы ему не отказала?..

Елена Николаевна улыбнулась и кивнула головой. Юлия задумчиво вышла из комнаты.

На другой день она что-то долго не являлась в гостиную к чаю; Елена Николаевна давно сидела за чайным столом, когда она вошла в комнату. На лице Юлии было странное выражение: лицо ее выражало, в одно время, и умственное утомление, и какую-то твердую решимость.

– Ах, Юленька, как ты заспалась, мой друт! Уже десять часов; скоро Вильгельм приедет.

– Маменька, – сказала Юлия тихим голосом, становясь перед матерью и не отвечая на ее замечание: – я решилась… я решилась выйти за графа Деревицкого!..

Чайник выпал из рук Елены Николаевны; она подняла голову, чтобы посмотреть на дочь; зрачки ее расширились, рот раскрылся, она решительно не могла сообразить, в чем дело; и как ни ясны были слова Юлии, она их не понимала.