Лето, в котором нас не будет

Мы обмениваемся взглядами, почти весёлыми, и мне не по себе. Не по себе из-за всего, что произошло, из-за того, что мне отчего-то неловко стоять рядом с ним. Но не так, как раньше. Ничего, по сути, не изменилось, но мне почему-то больше не хочется его убивать. И это внушает беспокойство.

— Что ты сделал с его собакой?

— Я не хотел, так получилось. Этому распоясавшемуся идиоту показалось, что будет весело, если он натравит её на меня. А мне так не показалось.

— Дьюссон — это твоя фамилия?

— Потрясающая сообразительность.

— А откуда он её знает?

— Пришлось познакомиться. Я сопровождал леди Сиору, а мальёк Джастер был со своими родителями. Обмен светскими любезностями, но чем-то я ему не приглянулся. Бывает.

— Ты выходишь на улицу, — глупо сказала я. — Разговариваешь с другими людьми. Почему в моём доме тебя запирали на ключ? Почему нас с тобой не познакомили?

— Думаю, малье Флорис не желала именно нашего с тобой общения. Одно дело — уличный разговор посторонних. Другое дело — жить в одном доме, да и вообще… — он неопределенно мотает головой, и это самое "вообще" остаётся непроговорённым. — Лучше, чтобы малье Флорис не знала о нашей встрече. Не стоит её тревожить. Её можно понять.

— Это потому, что она знает, что ты… ты… — это так трудно выговорить! — Что мой отец — твой отец?

— Чего?! — он вытаращивает глаза. — Мальёк Аделард — мой отец? Кто тебе сказал такую чушь, малявка?!

— Но… — теряюсь я. — А разве нет? В смысле, моя гувернантка, Коссет, сказала, что твоя мать и мой отец…

— Не знаю, кто тебе что наболтал, но это полный бред. Наши родители действительно были знакомы, но своего родного отца я прекрасно знаю, точнее, знаю, кто он. И это отнюдь не Аделард Флорис! — он изумлённо качает головой, а моя собственная голова идёт кругом. И ещё становится стыдно. Ужасно стыдно.

— Твой настоящий отец жив?

— Живее всех живых, — мрачно говорит Эймери. — Такие живучие, как ползучие тальпы.

— Но почему тогда ты живёшь у нас, а не у него?

— По кочану.

— Я серьёзно!

— А ты думаешь, все дети нужны своим родителям, наивная малявка Хортенс? — прежние язвительные интонации возвращаются в его голос. — Это далеко не всегда так, особенно если ребенок — ущербный со всех сторон. Иногда им легче вовсе забыть об ошибке молодости. Отрезать, как поражённую тлёй ветку.

— Но ты же здоров! — восклицаю я. — Ты же…

Он поворачивается ко мне и вдруг прижимает палец к моим губам, и я сразу же замолкаю.

— Всё, хватит. Мне пора, пока нас тут никто не застукал. С днём рождения, малявка. Надо было подарить тебе словарь по лайгону, но кто же знал, что мы с тобой всё-таки встретимся. К тому же не уверен, что тебе это поможет. Впрочем, спасибо за палку.

Это очень-очень глупо, но я стою и разглядываю его, чувствуя острую, но не облекаемую в слова необходимость что-то сказать, что-то сделать. Облегчение после его слов такое же сильное, как и смущение от его прикосновения.

— Мне жаль, что так получилось с твоим цветком, — наконец говорю я. Вообще-то я не обязана перед ним извиняться или что-то там объяснять. И всё же я почти извиняюсь.

— Мне тоже. Я бы на твоём месте не делал так слепо всё то, что предлагает твоя подруга.

— Откуда ты знаешь, что это она предлагала? Откуда ты вообще..? И… ты же всё-таки маг, верно? Тогда почему…

— С днём рождения.

Эймери уходит, резко и внезапно, оставляя меня стоять, ёжась и теряясь в догадках, у ограды нашего дома. И я уже делаю шаг за ним — но вышедшая за ограду ужасно недовольная Коссет окликает меня, и нет никакой возможности от неё сбежать. А на следующий день малье Сиора с сожалением говорит мне, что "кузен" больше у неё не гостит, и она понятия не имеет, куда он направился. Отец при попытке завести разговор чмокает меня в лоб, как маленького ребёнка, и уверяет, что всё нормально, и более никто меня не побеспокоит.

Но всё не "нормально". Совершенно не нормально!

На расспросы Аннет, которые она учиняет мне в первый же школьный учебный день, я равнодушно отвечаю, что этим летом не видела Эймери, и более того — мне совершенно не интересно, что с ним и где он находится.

Пятнадцать дней репетировала этот равнодушный вид.

Глава 10. Прошлое. Не ходи туда!

Одна тысяча пятьсот пятый год

Седьмой грыз слегка заплесневевший сухарь. Отдирал длинными грязными ногтями белёсые пласты плесени, смачивал слюной твёрдый, как камень, сухарный бок и ел. Тринадцатый поглядывал на него со своей койки. Он был высоким, рослым, постоянно хотел есть, и Седьмой наверняка бы с ним поделился, но от привкуса и запаха плесени его тошнило, и Четвёртая ещё года три назад ехидно прозвала его «аристократишкой». Половину букв она тогда не выговаривала, поэтому в её исполнении это звучало особенно комично — «аистокатиска»!