Лето, в котором нас не будет

Двадцатой было не смешно. К Тринадцатому она питала слабость, с того самого дня, когда он прокусил щёку Третьего за попытку отобрать у неё яблочный огрызок. Поэтому на Четвёртую она покосилась недобро. Сказать по правде, Двадцатую все боялись, особенно после того, как сдохла некстати раскаркавшаяся над ней ворона — вроде и совпадение, но тут все быстро понимали, что к чему, в Джаксвилле совпадений не бывало. Если бы не Двадцатая, Четвёртая наверняка бы заставила Тринадцатого откусить кусок — иногда от нечего делать ей такие развлечения нравились.

— Слюнями не подавись, — беззлобно посоветовал Седьмой, а потом пристально посмотрел на свой сухарь. Через пару секунд протянул Тринадцатому восхитительный ломоть чистого белого хлеба. Но приятель только головой покачал.

— Запах всё равно остался. И вкус.

Седьмой пожал плечами и сел на кровать. Огляделся, кивнул Двадцать второй — она выпендриваться не стала, откусила кусок. Легла на кровать, уткнувшись босыми холодными ногами в бедро Четвёртой.

Последнее время она часто хандрила. Только её дар не проявился ещё во всей красе, и она казалась себе обделённой. Если, конечно, можно было быть ещё более обделёнными, чем постоянные обитатели Джаксвилля.

Дверь скрипнула, и скучающая пятерка мигом напряглась, дёрнулась. В дверь просунулась круглая голова коротко стриженного веснушчатого и лопоухого мальчика. Круглые глаза смотрели доброжелательно, хотя и несколько рассеянно, а его крупные белые-пребелые зубы, казалось, были сделаны не по размеру — во рту они явно не помещались, как у кролика.

— Привет, Риш, — сказала Двадцатая. Она поглаживала очередную прирученную крысу. Жизнь каждой новой хвостатой Ноль тянулась примерно год, даже крыс в Джаксвилле хватало ненадолго.

Парнишка заговорщически улыбнулся и радостно помахал им ладонью с короткими пухлыми пальцами.

— Пошёл вон отсюда, дебил, — Тринадцатый от голода обычно был зол.

— Останься. Зайди в комнату, — велела Четвёртая, и мальчишка неуверенно зашёл внутрь комнаты. Его одежда, отнюдь не старая и не самая дешёвая, казалась растянутой и поношенной из-за изрядно пожёванного ворота и отсутствия пуговиц — малье Агравис их убирала, чтобы сынок не проглотил лишний раз.

— Он может быть полезным, — Четвёртая оглядела остальных. — Мне Тридцать пятая говорила, он им из погреба таскал груши.

— Ей уже лет двенадцать, мало ли что он им таскал, — неуверенно сказал Тринадцатый, оценивающе глядя на Тьериша, как на гнилую картошку: вроде и съедобно, а вроде и нет. — Эй, дебил, сгоняй в погреб. Мы жрать хотим.

Седьмой неуверенно хмыкнул. Тьериш снова помахал им, юркнул за дверь, а потом снова выглянул и захихикал. Его оттопыренные уши светили нежно-розовым.

— Обломитесь, — буркнул Тринадцатый. — Ничего не выйдет. Вот дурак. Как же он похож на кролика… Может, проверим, есть ли у него хвост?

— Сам дурак, — беззлобно отозвалась Четвёртая. — Кто же так просит?

Она пошире открыла дверь и внезапно обняла зубоскалящего Тьериша за шею. Долговязый Тринадцатый сделал вид, что его тошнит. Но Четвёртая не обратила на него никакого внимания.

— Ням-ням, Риш, — вкрадчиво произнесла она, продолжая обнимать подростка за шею. — Я и мои друзья хотим ням-ням. Принеси нам. Пожалуйста. Ришик, миленький, принеси покушать!

Лопоухий лыбился во все свои выступающие зубы, а в следующее мгновение попытался слюняво чмокнуть Четвёртую в щёку. Тогда она обхватила его обеими руками за уши и требовательно уставилась в глаза:

— Еда. Неси сюда еду. Погреб. Еда из погреба, быстро сюда принёс! Сколько сможешь удержать в руках.

Мальчишка пару раз моргнул круглыми осоловелыми глазами, зашатался, как кукла — и попятился. Помотал головой, словно прогоняя мельтешащих перед глазами тальп — и затопал прочь.

Все молчали.

— А за уши — это обязательно? — наконец, сказал Седьмой, всё это время флегматично доедавший свой сухарь.

— Пошёл ты, — ответила Четвёртая. Сжала ладонями ступни Двадцать второй и принялась баюкать их, греть в руках.

Какое-то время они молча ждали, ничего не делая и разглядывая выученные до мельчайшей трещинки деревянные стены с редкими вкраплениями давно облупившейся болотно-зелёной краски.

Ничего не происходило.

— В общем, можно не… — начал было Тринадцатый, но в это самое мгновение Двадцать вторая вдруг подскочила, затряслась, откинула голову назад и зарычала — низко, утробно, совершенно не по-человечески. Всё ещё сидевший на койке Седьмой тоже подскочил и метнулся в противоположную сторону, а Четвёртая наоборот, обхватила девчонку за плечи, пытаясь удержать — но не удержала. Двадцать вторая со всей силы врезалась затылком об стену, а затем из её носа закапали ярко-красные густые капли.

— Не-ет! — то ли захрипела, то ли завыла она. — Не-ет, не надо, не надо, не надо, а-а-а!

— Что за… — снова заговорил с ужасом глядящий на неё Тринадцатый. — Ты что…

Двадцать вторая вдруг обмякла, глядя в потолок стеклянными ничего не выражающими глазами.

— Дышит? — с испугом проговорил Седьмой. — Эй… кто-нибудь… Позовите Дневного. А то мало ли…