Лето в пионерском галстуке

— Неужели ты не понимаешь? Неужели не осознаешь, к чему это может привести? Ты не такой, как я. У тебя ещё не всё потеряно! — Володя отнял руки от лица и посмотрел Юрке в глаза. — Юра, обещай, — не для вида, а искренне, дай такую клятву, которую никогда не нарушишь, — обещай, что я останусь у тебя единственным. Обещай, что, как вернёшься домой, возьмёшься за ум и влюбишься в хорошую девушку-музыкантшу. Что не будешь как я. Что ни на одного парня никогда не посмотришь так, как смотришь на меня! Я не хочу, чтобы ты был таким. Это горько и страшно, ты не представляешь, как это страшно!

— Неужели ты так сильно себя ненавидишь? — прошептал в изумлении Юрка.

— Неужели тебе всё равно? Я же больной, я — урод!

У Юрки зачесались руки влепить ему пощёчину, чтобы очухался наконец и прекратил себя оскорблять.

— Нет, мне не всё равно, — вместо пощёчины он обрушил на Володю поток отрезвляющих слов. — Но знаешь что? Когда ты сам — никто и тебе нечего терять, потому что у тебя ничего нет, все эти ужасные мысли очень быстро забываются и приходят другие мысли — трезвые и правильные. Вот, например, я смотрю на тебя и думаю, а что, если они ошибаются?

— Глупости — не могут ошибаться все!

— А вдруг? Я же вижу, какой ты, я же тебя знаю. Это я! Я могу быть неправильным и сумасшедшим, но не ты! Ты — самый лучший на свете, ты самый хороший человек, ты умный и правильный. Это я испорченный, я — какой угодно, я — виноватый во всём, но не ты! Я привык быть во всем виноватым, и от новой вины ничего не будет, это всего лишь капля в море.

— Ты несёшь какую-то чушь.

Юрка не стал отвечать. Чушь? Если Володе станет хоть чуточку лучше, Юрка был готов нести и чушь, и ответственность, готов был врать и скрываться. Но неужели Володе всего этого не было нужно, неужели он хотел избавиться от того, что Юрка столь беззаветно стремился ему отдать? Нет. Вот это настоящая чушь!

Но было больно смотреть на Володю, такого подавленного, почти смирившегося с неизбежным. Было страшно задумываться о том, что он хотел с собой сделать. И жалко его было очень. Так сильно, как себя не бывало жалко.

Юрка слез с него и уселся рядом. Обнял и положил голову ему на плечо.

— А что, если я скажу, что тоже люблю тебя?

В ответ Володя даже не шелохнулся. Чуть погодя выдал холодным тоном:

— Тогда лучше не говори.

— Уже сказал.

— Об этом лучше забыть.

Юрке будто ножом по сердцу прошлись. Как бы Володя ни боялся, как бы ни страдал, неужели не понимал, что слышать от него такое попросту больно?

— Я в таком тебе признался! Неужели ты даже не рад? — ужаснулся Юрка. Володя не ответил, но улыбнулся. Заметив, Юрка продолжил пылко: — Тогда я ещё скажу. Я тоже во многом сомневаюсь, тоже много не понимаю, но одно знаю точно — нельзя разрушать то, что построено. Если всё закончится сейчас и так, как сейчас — ничем, я всю жизнь буду об этом жалеть.

— Нет, ты будешь мне благодарен. Это сейчас ты упрямый, а потом поумнеешь и поймёшь, что всё правильно. Ведь я же говорю тебе это не просто так, я больше тебя знаю.

— Больше знаешь? Так расскажи! Расскажи уже наконец, что ты там такого знаешь! Вечно меня поучаешь, а чтобы рассказать как есть — глуп ещё Конев, поумнеешь, сам поймёшь!

— Неправда. Наоборот, именно ты поймёшь меня лучше всех. Просто я не хотел тебя пугать и… разочаровывать.

— Тогда признавайся! Что у тебя было? Что это была за старая и скучная история?

Володя обреченно вздохнул и начал:

— Ты — не первый, к кому у меня возникло это. Первым был мой двоюродный брат, — он внимательно посмотрел на Юрку, ожидая реакции, но тот просто кивнул и скомандовал:

— Говори! Хуже уже не будет.

— Ну, это мы ещё посмотрим… Ладно. Они всей семьей приехали к нам в гости. Мы не виделись много лет, я успел даже забыть, как он выглядит, и тут вижу его. Он вырос, стал таким… не знаю, как сказать, особенным. Он старше меня, и я всегда к нему тянулся и хотел быть похожим. А тогда увидел и обомлел — он стал даже лучше, чем был. Всё связанное с ним казалось мне хорошим и важным. Я себя не помнил, когда он находился рядом. И вдруг возникло оно. И не к кому-нибудь, а к брату! — он отвернулся к окну, прижался виском к стене и произнес в отчаянии: — Я ненормальный. Ты только вдумайся, Юр, насколько я отвратительный! На что эта мерзость внутри способна меня толкнуть, ведь это же был мой брат! Моя кровь, родня, сын отцовского брата, у нас даже имена одинаковые — он тоже Владимир и тоже Давыдов, отчества только разные…

— Ты рассказал ему? — глухо спросил Юрка.