Лето в присутствии Ангела

Имение Львовых всегда отличалось гостеприимством. Соседи любили наезжать и по нескольку дней жили в Приютино; старшие сыновья привозили товарищей (и сейчас их тоже ждали с особым нетерпением). Из Москвы обязательно прихватывались кузены и кузины, так что Приютино бурлило все лето, и все эти чудные летние дни в доме царила атмосфера влюбленности, флирта, игры юных существ. Казалось, сам воздух напоен был этим. Без генерала в доме установились демократические отношения, даже девицам давалась определенная степень свободы, что вовсе не влияло на их нравственность. Все, от мала до велика, влюблялись, страдали, бурно объяснялись вслух и письменно, а потом… потом разъезжались по домам и все забывали, до следующего лета.

И только Лизавета Сергеевна была одна. Нет, она тоже с юношеским энтузиазмом включалась в игры детей, с удовольствием принимала соседей, но за все шесть лет вдовства она так больше никого и не полюбила. И дело не в том, что вдова скорбела и хранила верность покойнику, чей портрет украшал приютинский кабинет и гостиную их московского дома. Вовсе нет. Просто в непрестанных заботах о детях, за погруженностью в их жизнь она забывала о себе. Лизавете Сергеевне казалось, что ее жизнь давно закончилась и больше ничего не будет.

Татьяна Дмитриевна, ее единственная давняя подруга, теперь жена тайного советника, не одобряла «эту политику». Сама она была не прочь пофлиртовать, пококетничать, увлечься каким-нибудь гусарским штаб-ротмистром, с удовольствием выезжала в свет и большую часть времени проводила в Петербурге, при дворе.

Лизавета же Сергеевна перестала выезжать после смерти генерала, довольствуясь домашними вечерами в родственном кругу. И хотя подруга испробовала все средства, чтобы встряхнуть belle Lise, как она ее называла, та неизменно отвечала, что уже стара и некрасива и давно потеряла надежду на счастье. «Я не хочу даже слышать этого слова — „стара“! Ma shere, забудь, как оно произносится. Ты хороша и свежа и знаешь об этом. Только тебе надо немножко заняться собой. Если не сделаешь этого, то я сама сделаю! Посмотри на себя в зеркало, — и она чуть не силком подтаскивала подругу к большому зеркалу в старинной раме, — видишь? Кто поверит, что ты вдова и мать шестерых детей? Шиньон, корсет, локоны, вот сюда чуть-чуть румяна — и можно замуж выдавать! Ах, ma shere, у меня на примете есть один симпатичный гусарский полковник, тоже вдов, правда, нищ и гол, как сокол, но какие усы, какие глаза! Марс, Юпитер!»

Лизавета Сергеевна обычно хохотала в ответ и мягко уклонялась от столь соблазнительного знакомства. Однако зеркало не обманывало: она действительно выглядела очень свежо и, хотя стеснялась своего полнеющего стана и слишком пышной, на ее взгляд груди, сохранила какую-то девическую грацию и детскую чистоту черт. Лизавета Сергеевна была трогательно женственна и весьма привлекательна. К тому же, по утверждению не только подруги, но и ее тайных воздыхателей (а они, разумеется, были у Лизаветы Сергеевны, только давно отчаялись вызвать взаимность), она была далеко не глупа и обаятельна.

Нельзя сказать, что одиночество не тяготило молодую женщину. Напротив, она готова была признаться, что тоскует и, как в ранней юности, мечтает об избраннике. Но пока Лизавета Сергеевна шла к этому, все поклонники преисполнились безмерным уважением к ее «святости» и возвели даму на пьедестал. Чувство преклонения, священный трепет вытеснили любовное влечение, и Лизавета Сергеевна незаметно для себя оказалась в ледяном холоде одиночества. Ей тайно посвящались стихи, к ней приходили за советом, ей поверялись секреты, но не было рядом никого, кто согрел бы одинокую женщину своим теплым прикосновением и к кому можно было бы приникнуть, уткнуться в грудь и поплакать просто так, жалеючи себя. Лизавета Сергеевна утешалась детьми и успокаивала себя рассуждениями, что скоро дети внуков нарожают, жизнь берет свое. И только с одним желанием не могла совладать бедная женщина: как истинная мать и воплощение женственности она страстно хотела ребенка. «Еще одну новую жизнь произвести на свет, еще одну надежду, Господи, дай!» — молилась она по ночам, но с утра жизнь входила в свою колею, тоска отступала. И только когда наезжали соседи Давыдовы со своим многочисленным потомством и годовалым младенцем, Лизавета Сергеевна брала ребенка на руки, прижимала к груди и тихо плакала…

— Да вон же они, барыня! Приехали! — услышала Лизавета Сергеевна сипловатый голос Тимошки. И тут будто смерч пронесся по дому: захлопали двери, окна, закрытые на ночь от комаров, распахнулись. Отовсюду голоса: «Приехали? Ура! Приехали!» Строгий голос madame: «Барышня, куда же вы не причесавшись! Мадемуазель Нина, немедленно умываться!» Никто не хотел слушать взрослых. Стайка подростков, сопровождаемая собаками, выбежала из дома, огибая колонны и минуя ступени большого крыльца, летела навстречу коляске, катившей по аллее к дому. Лизавета Сергеевна, забыв все грустные мысли, поспешила вслед за детьми.