Лето в Провансе

– К несчастью, – продолжает Нико, – после его самоубийства те работы еще прибавили в цене. Тревога, что обман выйдет наружу, годами лежала на мне тяжким грузом. Я плачу агенту, который отыскивает владельцев этих картин через аукционные дома.

Мне нелегко все это осмыслить.

– Та еще задачка, Нико… – выдавливаю я с горестным вздохом.

– Можете себя представить, в какую копеечку мне это влетает! Понятно, что я не могу сказать агенту правду: моя версия – что я пытаюсь собрать в одну коллекцию все отцовские работы. Я в этом почти преуспел, только все они на складе, под замком, и всегда будут там оставаться. Мать не пережила бы, если бы узнала, как низко он пал; она была сильной и гордой женщиной, много чего пережившей. Ради ее памяти я не позволю ему позорить семью даже из могилы.

Я в ужасе. Как Нико не сломался от такой невыносимой тяжести? Каким же адом была жизнь с такой тайной! И он так ценит мою дружбу, что доверяет мне самое сокровенное.

– Сеана знает?

Он качает головой:

– Нет, я никому не рассказывал, кроме вас. Пока я не приобрету последнюю работу, меня сопровождает страх. Мой агент ведет переговоры с теперешним собственником, который, увы, сейчас в плохом состоянии здоровья. Все это может затянуться. Каждая проданная мной работа повышает риск разоблачения. Мой последний ускользающий холст с подписью Jose висит себе, наверное, на стене в чьем-нибудь доме. Если эксперты увидят его до того, как он попадет ко мне в руки, они могут угадать связь. Ирония в том, что чем больше мой успех, тем сильнее беспокойство. Но люди здесь зависят от меня, я не вправе их подвести…

– Разве то, что вы выкупаете все картины, – не доказательство намерения все исправить? – перебиваю я его.

– Подделка произведений живописи воспринимается в мире со всей серьезностью, иного не приходится ожидать. Полиция не удовлетворилась бы моими показаниями о количестве моих картин, проданных отцом под своим именем. Под подозрением оказались бы даже его ранние работы, уходившие за гроши. Художники часто работают в нескольких стилях; первоначально его полотна стоили немного, потому что он еще не развернулся во всю мощь. Я бы сказал, что он так себе этого и не позволил.

Он выглядит усталым, подавленным, почти побитым.

– Тем не менее у него был свой, собственный стиль. Эксперт наверняка провел бы различие между вашими работами, разве нет? – Мне не верится, что отец способен так поступить с родным сыном. Вред причинен, но не по вине Нико.

– Ирония в том, что это и есть корень проблемы. Он считал себя классическим живописцем, а на самом деле был ближе к Сезанну, истинному родоначальнику современной живописи, движения постимпрессионизма, заложившего основы отхода от достижений девятнадцатого века к новому, такому захватывающему веку двадцатому. Живопись не ограничивается изображением чего-то, это не фотографирование действительности. Все дело в том, что каждый художник видит вот здесь. – Он сердито приставляет указательный палец к виску. – Суть в том, что он снова и снова возвращался к классическому стилю; но многие его картины были гораздо менее формальными. В случае крупного расследования моя репутация мигом рухнула бы. Инвесторы запаниковали бы при малейшем намеке на сомнение в ценности приобретенной ими картины.

Меня угнетает сам язык тела Нико, говорящий лучше всяких слов о его чувстве униженности и отчаяния. Инстинкт заставляет меня обнять его. Он приникает ко мне. Его боль осязаема, мое сердце болит вместе с его.

Смущение заставляет нас обоих нехотя разомкнуть объятия.

Нико нарушает молчание:

– Я не сдамся, Ферн, просто мне требуется терпение. Живопись – это вся моя жизнь, это единственное, что я умею. Если у меня не получится исправить то, что натворил мой отец, то моя карьера окажется под угрозой. Мне не только перестанут доверять, я лишусь всего, что у меня есть. Получится, что он разорил и уничтожил не только себя самого, но и сына.

– Не смейте так думать, Нико. Кто, если не вы, говорил мне, что беспокоиться о проблеме надо только тогда, когда она уже возникла? Главное, вы делаете все, что в ваших силах. Вы обязаны думать позитивно.

– Знаю. Я тоже в это верю и прикладываю для этого все силы. Мы ждем ответа на последнее письмо – это все, что сейчас в наших силах. Я близок к успеху, как никогда, Ферн, тем не менее меня не оставляет чувство, что этому ужасу не будет конца.

– Со временем все кончается, – говорю я с чувством.

Какое-то мгновение мы смотрим друг другу в глаза, а потом принимаемся за работу. Невысказанную связь между нами теперь невозможно отрицать, она усиливается с каждым днем.

Я ловлю себя на том, что смотрю на пустой холст, зная, что готова наконец выплеснуть на него кипящие во мне чувства. Страсть Нико так заразительна, что грозит мне инфарктом. Гнев и сочувствие ему, восторг от встречи с моими родными болезненно сближаются и смыкаются. Мои близкие живы, здоровы, счастливы, а Нико не перестает мучиться.

При всем этом вечер получился чудесным, волнующе семейным. Его ирония в том, что место Эйдена занял в этот вечер Нико.

* * *