Лето волонтера

Вот так я с Высшим ещё не разговаривал. Я уже не сомневался, что это он, что это его голос звучит во мне. Но теперь он не приказывал, не требовал, он говорил негромко и спокойно, как я с Кариром, когда мы слились.

— Ты уже есть.

«Я есть и меня нет. Я лишь вероятность. Шрёдингеровский Высший. Квантовая пена на ткани бытия».

— Как это?

«Слишком сложно. То, что я говорю тебе, лишь аналогии».

— Почему ты не можешь просто объяснить? Кто я, кто ты? Что за опасность грозит всему живому, если Милана победит?»

«Если я скажу, возникнет парадокс. Слишком значительный даже для меня. Я исчезну, а может быть, исчезнет вся Вселенная».

Я подумал.

— Но ты вмешивался.

«Защищая себя, а не помогая себе родиться».

— Защищая… Наська думает, что ты защитник.

Высший молчал. Тогда я собрался с духом и спросил:

— Лихачёв жив?

«Ты мог бы отправить его на смерть?»

— Нет!

«Значит, он жив».

— Верни его!

«Вернул».

— А все остальные?

«Большая их часть не была достойными людьми».

Да уж, хорош защитник…

Я лежал и разговаривал с голосом в своей голове. Обычно такие вещи повод для визита к врачу, но в моём случае всё ещё хуже. Как там спрашивал Андрей, «голос изнутри или снаружи»? В моём случае изнутри. Интересно, что хуже…

— Мне всегда помогало поговорить с Андреем, — сказал я, размышляя. — Он как-то так читает стихи, что начинаешь понимать…

Высший не ответил.

— А в этот раз ничего не прочитал, — продолжил я. — Даже Агнию Барто…

Хотя нет! Он же прочитал пару строчек! Этого, индуса… Тагора или Тахира…

Я прошептал, слова вспомнились неожиданно легко:

— О, всеединство разума, духа и бренной плоти!

Тайна жизни, которая в вечном круговороте…

Высший молчал.

Сердце застучало в груди. Я сглотнул пересохшим ртом. И начал дальше читать стихи, которых никогда в жизни не слышал:

— От века не прерывается, исполненная огня,

В небе игра волшебная звездных ночей и дня.

Вселенная воплощает тревоги свои в океанах,

В скалах крутых — суровость, нежность — в зорях багряных.

Сплетенье существований, движущихся повсюду,

Каждый в себе ощущает, как волшебство и чудо.

Сквозь душу порой проносятся неведомых волн колебания,

Каждый в себе вмещает вечное мироздание…[1]

Высший молчал.

Мне должно было стать легче?

Я должен был понять, что и к чему?

Да что «неведомых волн колебания», что «квантовая пена» — это лишь слова, они ничего не объясняют!

— От века не прерывается исполненная огня, в небе игра волшебная… — произнёс я.

Высший молчал.

— Я знаю, кто я такой, — прошептал я. — И кто такой ты.

Будто что-то вздохнуло во мне: огромное, могущественное и одинокое.

— Не бойся, — сказал я. — Теперь мы вместе. Мы справимся. Будет трудно, но справимся. Только… не смей больше никогда меня отключать! Ясно?

«Договорились», — ответил Высший.

Я встал. Глянул на скомканный плащ, увидел информационный канал, тянущийся в глубины космоса — к коллективному разуму Продавцов. Погрозил плащу пальцем.

На том конце запаниковали. Плащ вздрогнул и попытался уползти под кровать. Я дотянулся, набросил его на плечи. Пусть смотрят.

Я переместился на два этажа выше, в свою старую детскую, теперь отданную Наське.

Она сидела на кровати при свете бра и, высунув язык, красила ногти на ногах ярко-алым лаком.

При моём появлении Наська одновременно вытаращила глаза, попыталась спрятать пузырёк с лаком и негодующим шёпотом спросила:

— Тебя стучаться не учили? Между прочим, это моя комната, а я — девочка! Вдруг я была неглиже?

— Я же знал, что нет, — садясь на край кровати, ответил я. — У мамы лак спёрла?

Наська кивнула и с гордостью произнесла:

— «Шанель»! Он засох, я его сама ацетоном развела… Ты сейчас Высший?

— Раз уж появился из ниоткуда… — уклончиво ответил я.

— Высший, — кивнула Наська. С гордостью сказала: — У меня подруга — Высшая, и брат — тоже Высший. Во мне обязательно прорежутся неслыханные таланты, вот увидишь… Ты защитник?

— Ну… более-менее… — опять ушёл я от ответа.

— Колись! — потребовала Наська.

— Не скажу.

— Я сейчас позову ма… бабушку!

— Не позовёшь, тебе за лак попадёт, — усмехнулся я. — Ацетоном всё провоняла, окно открой.

— Кто ты?

Я загадочно улыбнулся, поцеловал её в лоб. Сказал:

— В любом случае ты помогла, спасибо. Ложись спать.

И переместился очень, очень далеко от Медвежьего переулка, Москвы и вообще родной земли.

Собственно говоря, земли здесь никакой не было.

Только вода.

Зато здесь был день и ярко светило солнце.

Я прищурился. По привычке, конечно. Не думаю, что меня сейчас ослепил бы свет ядерного взрыва.

Если бы я был географом, сказал бы, что нахожусь в точке с координатами 48 градусов 52 минуты южной широты и 123 градуса 23 минуты западной долготы.

Будь я романтичным географом, сказал бы, что нахожусь в точке Немо — самом удалённом от людей месте на планете Земля. До ближайшего островка под названием Дюси было две тысячи шестьсот восемьдесят восемь километров, впрочем, даже этот остров являлся необитаемым.

Будь я космонавтом из прежних времён, пролетал бы над этой точкой на высоте четыреста километров и грустно вздыхал, глядя на просторы Тихого океана — в точке Немо люди затапливали космические станции, грузовые корабли и спутники.