Лето злых духов Убумэ

– Моей жены сейчас нет, так что кофе я тебе предложить не смогу. Тебе придется довольствоваться слабым чаем – впрочем, твой невежественный язык все равно едва ли способен распознать разницу между кофе и спитым черным чаем, – сообщил мне продавец книг в своей обычной бестактной манере. Он протянул руку к традиционному низкому чайному столику – дзатаку, покрытому психоделическими черно-оранжевыми завитками и разводами лаковой росписи цугару-нури[3], – и взял с него заварочный чайник, который определенно находился там задолго до того, как пришел я.

– О чем это ты? Может быть, по мне этого так сразу и не скажешь, но я с легкостью могу распознать по запаху лучшие сорта кофе.

– Ты, должно быть, шутишь! – рассмеялся Кёгокудо. – Ты разве забыл случай, когда заказал в том кафе колумбийский кофе, а официантка по ошибке принесла тебе мокко? А потом ты рассказывал, как в тот день пил колумбийский кофе, хотя обычно предпочитаешь острую горечь мокко, – даже не осознавая, каким дураком ты себя выставлял… Ах, я прекрасно понимаю, как грошовые писаки вроде тебя не могут упустить малейшей возможности, чтобы показать, будто бы им что-то известно; но, честное слово, попробуй себе представить, как неловко было слушать твою околесицу.

Между тем чай, который он передо мной поставил, ни на секунду не прерывая своей яростной тирады, действительно был заварен в третий или даже в четвертый раз из одних и тех же листьев. Впрочем, пока взбирался на холм к книжному магазину, я порядком взмок, так что даже такой слабый чай показался мне довольно приятным на вкус.

Комната, располагавшаяся за магазином, была достаточно большой, чтобы на ее полу умещалось десять татами[4], а ее стены от пола до потолка были заняты книжными полками, что делало это помещение практически неотличимым, собственно, от книжного магазина. Подумать только, Кёгокудо здесь жил! Его лучшая половина частенько жаловалась на пыль, чему я мог только посочувствовать. Многие из этих книг якобы предназначались для продажи, но вместо этого они бесцеремонно вторгались в его жилое пространство. Хотя, может статься, все было как раз наоборот, как сам он однажды признался, и в действительности все это были его собственные книги, которые, заполнив его дом, плавно перетекли в помещения магазина, так что ему не оставалось ничего иного, как начать продавать их.

Всякий раз, когда я присоединялся к нему в гостиной, магазин закрывался. Нередко мы настолько увлекались нашими вечерними беседами, что забывали даже поужинать.

Когда-то я вступил в свою взрослую жизнь как исследователь, занимавшийся слизевиками[5] и подобными им организмами и довольствовавшийся весьма скудным финансированием от моего университета. Однако с течением времени обнаружилось, что мои доходы не в состоянии покрыть даже коммунальные счета и минимальные расходы на быт, так что я начал писать заказные статьи и эссе на самые разные темы, чтобы как-то свести концы с концами. Основной плюс подобной работы заключался в возможности свободно распоряжаться своим временем. Не считая нескольких дней перед окончательным сроком сдачи статьи в печать, в другое время я вполне мог позволить себе не заниматься ничем конкретным или, иными словами, слоняться без дела с полудня до вечера. Кёгокудо же, напротив, практически постоянно был на своем рабочем месте за прилавком магазина. Сначала я боялся, что мои визиты могут причинять ему неудобство, но поскольку, как я уже говорил, он едва ли был заинтересован в том, чтобы действительно продавать книги, вскоре я совершенно перестал об этом беспокоиться.

Однако, хотя мой друг, сидевший теперь передо мной, был весьма щедр в отношении траты свободного времени, у него не находилось и толики понимания, когда речь заходила о моей писанине. Конечно, я мог сколько угодно воображать, будто то, что я пишу, представляет собой литературу, но по большей части это были статьи для научно-популярных приключенческих журналов для мальчиков и анонимные колонки для сомнительных бульварных газетенок, поскольку за подобное лучше всего платили. Так что, когда он называл меня «грошовым писакой», я не мог найти достаточных оснований, чтобы ему возразить.

– Ну что же, Сэкигути-сэнсэй[6], – произнес Кёгокудо, поднося к губам самодельную сигарету-самокрутку, – о чем вы пришли поговорить сегодня?

Мое знакомство с Кёгокудо началось пятнадцать или шестнадцать лет назад, когда мы оба были студентами университета. В те годы он производил впечатление человека со здоровьем настолько слабым, что его по ошибке можно было принять за больного, страдавшего туберкулезом. Днями напролет он только и делал, что сидел с неизменным угрюмо-сосредоточенным выражением лица, читая сложные книги.