Летопись мужества

Народ, давший миру Париж и французскую революцию, Расина и Мольера, Бальзака и Гюго, Стендаля и Рембо, Шартр и Версаль, Делакруа и Курбе, Лавуазье и Пастера, этот народ не малолетний, который нуждается в опеке. Это не дитя для гувернанток. Это раненый солдат. В неравном бою он потерял много крови и оружье. Не советы ему нужны — перевязка и ружье.

Признанием мы говорим миру: жива великая держава, Французская республика. Мы не умаляем нашего славного союзника. Мы знаем его место в Европе и в мире.

Да услышат все народы, которым мила вольность, рог Роланда: окровавленная Франция зовет. Ее борозды требуют крови фашистов. Красная Армия сейчас сражается одна против военной машины Германии. Наступая, русские сражаются не только за свободу Киева, но и за свободу Парижа. Не чернилами — кровью написаны слова сегодняшнего признания: Французская республика — наш союзник и наш Друг.

2 сентября 1943 года

Год назад шли бои на улицах Сталинграда. Немцы карабкались на вершины Кавказа. Вероятно, самому Гитлеру это мнится бесконечно давним. Я уже не говорю о сентябре 1941 года, когда немцы каждый день брали какой-нибудь город. Тогда Москва вечером слушала лай зениток и знакомые слова «воздушная тревога», а Берлин упивался «экстренными сообщениями». Все переменилось: берлинцам — зенитки и разрывы бомб, москвичам — сообщения о победах и орудийные салюты.

Чужестранец может спросить: почему же русские так часто говорят о необходимости активизации военных действий на западе? Если они освободили огромные территории от Владикавказа до Таганрога, от Сталинграда до Глухова, они могут освободить и оставшиеся под немецким гнетом области. Я постараюсь ответить на этот вопрос. Я буду говорить не о суждениях государственных деятелей: они сами говорят, когда считают это нужным. Я буду рупором среднего человека: лейтенанта Красной Армии, инженера, учительницы, механика, старика агронома, студентки.

Чем достигнуты наши победы? Самопожертвованием народа и каждого отдельного человека. Я не говорю, что на войне излишен счет. Холодный рассудок, проверяющий чувства, необходим даже в бою. Но одной арифметикой нельзя выиграть войну, тем более что у войны своя арифметика. Недаром народы часто называют свои победы «чудом»: «чудо на Марне», «чудо под Москвой». Это не чудеса: это законы войны, которая требует и рассудка и безрассудства. Я спрашиваю лейтенанта Комарова: «За что орден?..» Он отвечает: «Четыре танка, два „тигра“». Он говорит об этом, как если бы речь шла о куропатках. Одной арифметикой ничего не объяснишь, и если можно цифрой передать толщу брони «тигра», то не поддается учету другое: тоска, гнев, мужество Комарова.

Во время «странной войны» в различных «кафе де коммерс» французские доморощенные стратеги подсчитывали, какой перевес в тяжелой артиллерии будет у союзников к весне 1941 года. Весна 1940 года показала тщету этих упражнений. В июне этого года некоторые немецкие генералы, подсчитывая свои танки и самоходные пушки, намечали этапы ликвидации курского выступа. Если имеются за океаном люди, которые подсчитывают, сколько самолетов, транспортов и пушек будет у союзников в 1945 году, мы можем только горько усмехнуться.

Наши победы связаны с жертвами. Я говорю не только о потерях на фронте — о жертвах всего народа. Если некоторые чужестранцы склонны объяснить нашу военную жизнь каким-то особым долготерпением русского народа или спецификой нашего быта, они заблуждаются. Студентки, изучавшие Лопе де Вега или Ронсара, пасут в Казахстане скот. Им это так же трудно, как трудно было бы студенткам Кембриджа заняться овцами Австралии. Москвичи, до войны не державшие ничего в своей руке, кроме карандаша или иголки, рубят лес, работают в шахтах. Это не вспышка энтузиазма: фейерверки не длятся двадцать шесть месяцев. Это — «ничего не поделаешь — нужно»… Вовсе не легко подросткам работать на заводе. Они предпочли бы играть в мяч или читать Жюля Верна. Вовсе не сладко сибирской крестьянке, проводив на фронт сыновей, расставаться с мужем. Но здесь объяснение пути, пройденного Красной Армией.

Не раз иностранцы описывали положение нашей страны. Может быть, некоторые его видели в слишком темных тонах, другие — в слишком светлых. Я не стану сейчас спорить о деталях. У нас нет голода, но у нас есть дети, которые не видят сахара; помимо мировых проблем, у нас многие заняты проблемой, как залатать единственную пару ботинок, — у нас много лишений. Они связаны с количеством немецких дивизий, находящихся на нашем фронте, и с несколько абстрактной, чересчур логичной и поэтому алогичной медлительностью других членов антигитлеровской коалиции.