Летописи Ванильного некроманта. Том первый

— Хороши, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Део, постой-ка, ты почему в сандалиях? Вчера пальцы едва не отморозил, а туда же… ну-ка надень нормальные носки и ботинки!

Део посмотрел в потолок с видом мученика, но носки и ботинки натянул. Весь его вид был не от мира сего — и некогда зелёное, а сейчас порыжевшее от времени одеяние, и куча каких-то склянок и мешочков на поясе, и на голове — тиара из спутанных веток и корней, в которых невероятным образом держались птичьи черепа и кости мелких зверей. Рыжие волосы в точно таком же беспорядке, как у матери — ни расчесать как следует, ни захватить тесьмой в хвост, ни остричь их не получалось. Торчат во все стороны, растут как им вздумается…

— Мы готовы, — заявил друид, закончив шнуровать башмаки.

— Берегите себя, — сказала Мать, обнимая каждого и прижимая к сердцу. — Теро-Теро… Каннах… Део…

Особо долгие объятия достались Первому.

— Постарайтесь, чтобы всё было хорошо, — шепнула она мужу.

Нот Уиндвард отозвал Каннах в сторонку и сунул ей две ракушки — совершенно белую и бежевую с чётким чёрным рисунком.

— Вот эта тебе, а эту передай Терхаллоу, — наказал он. — Только сама отдай, скажи, что от меня.

Каннах поцеловала маленького Странника в щёку, и тот смущённо скосил глаза в сторону. Но было видно, что ему понравилось.

Они вышли во двор, где скрипел под ногами снег и где уже забрезжил белый, как снег, рассвет. Анда выпустила птицу Каннах из сарая.

— Люблю зиму, — сказал Первый, вдыхая морозный воздух полной грудью.

С тихим треском раскрылся портал, и Теро-Теро сделал приглашающий жест, пропуская вперёд отца, затем Каннах, а затем и Део.

Обернулся к Матери, сказал:

— Придёт Омегыч — дай ему от меня пинка, и пускай побудет за старшего!

Засмеялся и пропал по ту сторону — портал ещё с секунду являл взглядам Бертины, Нота и Матери дикий лес и огромные деревья с мшистыми стволами, а потом закрылся.

Спустя секунду в саду с деревьев упали нежные шапочки юного снега, с негодующим треском вспорхнула сорока, и портал открылся вновь. Мать встрепенулась, прижала руки к груди — но то вернулись Тобиас, Анда, Бессвет и Теренций.

— Привет, — сказал последний. — А вы чего тут на холодрыге-то? Встречаете, что ль?

— А где Омегыч? — спросил маленький Странник и шмыгнул носом.

Похоже, что он надеялся на его возвращение с острова. Но увы. Омегыча с ними не было.

* * *

…Свечерело так стремительно, что сложно было даже заметить — когда именно стемнело. Скала и деревья укрывали от ветра, а мороз почти не ощущался у жаркого костра да в огромных бурках из овчины.

Омегычу было даже жарко.

— Старость не радость, — вздохнул его собеседник. — И память не та, и ноги не те…

— Так что ты скажешь о моей проблеме? — в упор спросил Омегыч.

Он смотрел на собеседника через пламя, и лица обоих походили на чёрно-огненные маски.

— Твоё сердце тут вовсе ни при чём. Ошибся твой брат. И чары твоей богини ни при чём. У тебя душа человека. И она не хочет, чтобы ты что-то терял. Перестань бояться потерять то, что тебе дорого. Если это случится, ты не сможешь этого изменить, но если не будешь бояться — то потеря тебя не сломит.

Омегыч молчал. Легко ему говорить, этому старику! А когда скитаешься двадцать три года сиротой, и вдруг находишь семью — как не бояться потерять её?

Старый человек напротив потянулся, треща суставами, и вдруг на его месте оказался маленький корявый дракон, похожий на иссохшую деревянную скульптуру. Маленький, конечно, по драконьим меркам — не больше трёх человеческих ростов в длину и двух в высоту. Секунда — и вот снова сухонький старичок укутался в чёрную лохматую бурку.

— Мне просто нечего терять, — пояснил он деловито. — Это не значит, что я никого не люблю и никем не дорожу. Но они давно отпустили меня, а я — их.

Омегыч снял с огня котелок с горячим травяным чаем и налил себе и старику по полной кружке.

— Когда-нибудь я это пойму, — сказал он. — Но сейчас я не могу принять твоих слов.

— Ты ещё просто маленький, — ответил ему старик. — И ты ещё слишком человек.

Мать Некромантов зажгла свечи и долго сидела, задумчиво глядя в темноту. Ей не спалось. Она уже скучала и хотела, чтобы в дом-на-семи-ветрах вернулись все её дети. И муж. Кто-то всегда уходит. Даже если недалеко и ненадолго, он уходит и на сердце появляется крошечная ранка тревоги.

Нет, Матери не было грустно — она просто глядела в окно, за которым ещё и просвета никакого не намечалось, темень кромешная. Только и видно было, что сугробик свежего снега снаружи на карнизе под окном.

Ей не хотелось ни улыбаться, ни плакать — так ведь бывает, когда хочется просто неподвижно сидеть и ни о чём не думать. Но за окном постепенно рассвело, медленно-медленно тьма стала иссиня-серой, потом просто серой, а затем превратилась в полноценное утро. Где-то послышался стрёкот сороки, где-то затенькала синичка, и на рябину важно уселся толстопузый снегирь — прилетел позавтракать.