Летописцы летающей братвы. Книга третья

– Хватит, мужички, лясы точить, – прекратила наши рассуждения Лада. – Прошу к столу.

– Вот это – дело. Я, признаться, крепко проголодался. Да и по рюмашке пропустить не грех. Давно её, окаянную, не пил, – щёлкнул по водочной бутылке Иван Константинович. – И как ей беспартийные не брезгуют? – как всегда пошутил он, опрокинул шкалик и с удовольствием занюхал корочкой хлеба:

– Соколом пошла. Как фронтовые сто граммов.

– Кстати, – вставил и я своё слово. – Давно хотел посоветовать: почему бы вам не написать и не опубликовать свои воспоминания? За вашей спиной – огромный пласт мало известной истории, уникальные, почти белые страницы службы в лагерях, работа на Тульском оружейном. Есть о чём рассказать новому поколению.

– Шутишь, зятёк! Какой из меня писатель? Я и двух слов связать – то не могу, а ты – мемуары.

– Не скромничай, папа, – поддержала меня Лада. – Мы твоими письмами ох, как зачитывались. И внукам будет интересно, как ты прожил свою жизнь.

– Так – таки и зачитывались, – довольный похвалой, покачал седой головой Иван, глубоко задумался и неуверенно сказал:

– Попробовать, конечно, можно. Ради вас, сопляков. Но публиковать!?

– Ловлю на слове, – отрезал я пути отступления тестя. – За это и выпьем.

– Не возражаю, – поставил резолюцию под тостом старый, подвыпивший вояка.

Утром мы посетили Панораму «Бородинская битва». Живописная картина, охватывающая весь круг горизонта, с натуральными фрагментами предметов на переднем плане создавала иллюзию реальности. Леночка была в восторге, а Иван, покидая смотровую площадку, грустно заметил:

– Впечатляет. Но уж очень красиво. На войне такой палитры не бывает. Там господствуют три цвета: красный, белый и грязный.

В воскресенье я съездил в закрытый Звёздный городок и закупил продукты для тестя.

– Премного благодарен, – прощаясь с нами, сказал Иван Константинович. – Отпуск у тебя когда? В августе? Вот и приезжайте всем семейством ко мне на дачу. Фрукты, поспеют, помидорчики – огурчики на закуску. Куда вам таким колхозом на юга? У меня в погребе с прошлого года такая настоечка стоит! – заговорщески шепнул он мне на ухо.

– Подумаем, батя.

…В конце июня дочка успешно сдала выпускные экзамены и получила диплом об окончании музыкальной школы. Её хвалили, рекомендовали поступить в училище, но на семейном совете она категорически отказалась:

– Не лишайте меня юности, дорогие мои предки, – совсем по – взрослому заявила Леночка. – Посмотрите вокруг: все дети, как дети, учатся, отдыхают, развлекаются, а вы хотите навсегда приковать меня к вашему ящику, – небрежно кивнула она на новенькое пианино. – Мне и общеобразовательной школы хватит за глаза!

Что ж, дочка по – своему права. Похоже, музыканта – профессионала из неё не выйдет. В нашем роду только моя сестра Маша тяготела к музыке, научилась играть на баяне и даже работала в кинотеатре в фойе, развлекая публику перед сеансом популярными мелодиями. Брат Юрка не в счёт. После окончания консерватории он сначала отрабатывал диплом, а потом втянулся в преподавательскую работу, поскольку ничего другого не умел.

В июле я отправил семью в Тулу, Редькина – в отпуск, а сам с трудом выбил командировку в знаменитую Качу. Мотивировка была проста: Кисляков подготовил к публикации материал об истребительном училище, к которому, как воздух, требовались иллюстрации. Даже Бессонов, скептически относящийся к творчеству Юрия Александровича, не нашёл мотивов для замораживания статьи.

Признаться, Качу я выбрал не случайно. Дело в том, что в Волгограде жили мои родители, и я надеялся совместить полезное с приятным.

С билетами на самолёт проблем не было. Начальник центрального аэропорта Владимир Михайлович Басов, как только я к нему заявился, позвонил в кассу, усадил за стол и угостил кофе. Не могу сказать, по каким причинам, но генерал в отставке питал особое благорасположение к журналу. Если предполагался вылет по тревоге, шли к нему. В крайнем случае, устроит в кабине пилотов на приставное место.

Всякий раз, прибывая в аэропорт Волгограда, я с волнением вспоминал о далёком сорок втором году, когда моя бедная мать с четырьмя детьми на руках пыталась уйти от немца за Волгу. И хотя был я тогда от горшка – два вершка, детская цепкая память навсегда зафиксировала эту пристань с единственным уцелевшим зданием, забитым, как муравейник, мертвецки спавшими людскими телами.

Теперь Гумрак не узнать. По большому счёту, он стал современным городом – спутником бывшего Сталинграда.

Через полтора часа лихой таксист доставил меня до Спартановки. Не дожидаясь лифта, я взлетел на пятый этаж и нажал кнопку звонка.

– Кто там? – услышал я голос матери и, озоруя, пропел басом:

– Ты, Настасья, ты, Настасья отворяй – ка ворота…

Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и я переступил порог родного дома.

– Господи, твоя воля! – всплеснула руками мать и повисла на шее. Она заметно располнела и уменьшилась в росте. Я обнял её за талию и приподнял в воздух. Мать жалобно ойкнула:

– Да ты что же делаешь, бугай! Поставь меня обратно. Все косточки переломал.

На шум из гостиной показался отец: