Летописцы Победы

— Поход был в достаточной мере мучительным, — заключил Семенов. — Мы делали по сорок километров в сутки. А противник что же? Противник, как и следовало ожидать, не принял боя. Вот вам и удача тактического замысла. Смотрите, торжество продолжается.

На привале пели гармошки. Плясать охотников было мало. Почти вся пехота лежала, наслаждаясь теплым покоем, тишиной, красотой. Гармонисты тоже играли полулежа.

Это было отборное войско, совсем юное, веселое и шаловливое даже в изнеможении.

Флягу Коробова мы осушили. Долго говорили потом обо всем на свете, но, когда собрались уезжать, я спохватился, что о самом Семенове, который вел полки, ничего, собственно, неизвестно. За что ему Красное Знамя? Кто он? Кадровый офицер? Окончил академию? Где служил? Чем командовал? Где был перед войной?

Семенов смущенно ответил:

— Ничего такого, что годилось бы для печати…

— А все-таки?

— Не кадровый. Не кончал академии. Ничем не командовал. А перед войной был… редактором журнала «Мурзилка»!

Черт знает что! Редактор «Мурзилки» ведет лесной чащобой грозные полки… Сказка!

В нашем корпусе

Акимовка — понятие журналистское.

Наш корпус (не танковый и не стрелковый, а корреспондентский) стоял в Акимовке зимой сорок четвертого года в тяжелые месяцы затишья.

Там мы в полной мере познали сущность южной, приазовской, степной грязи. Акимовка погубила нам несколько машин. Акимовка гробила нашу оперативность.

Зимние акимовские вечера бывали часто голодными, потому что наша хата стояла на одном краю огромного села, а штабная столовая — на другом, и между ними лежала непролазная тьма.

С частями переднего края связывали нас короткие заморозки. Материал добывался ночными бросками.

Однажды заморозок подвел нас. Мы с Константином Тараданкиным застряли в грязи в селе Агайман на несколько дней.

Колхоз праздновал возрождение и Новый год. Вся председательская хата залита была поросячьим студнем. До утра плясали в хмельном угаре старики и вдовы. Нас с Тараданкиным поили горилкой партизаны-бородачи, только что вышедшие из плавней.

Где-то поблизости стояли наши радисты, они дали деревне проводок, и старенький репродуктор хрипел музыкой из Москвы.

Дед кричал в репродуктор:

— Салют давай! Приказ давай! Последний час давай!

А к утренней сводке все протрезвились. Была хорошая сводка. Но о нашем участке не было в ней ни слова, как будто война здесь кончилась.

Мы вернулись в Акимовку, улучив заморозок.

Корпус жил своей жизнью. Напрасно думать, что в затишье так уж и нет никаких дел. В затишье обычно обострялось ощущение нашей хозяйственной, бытовой запущенности и обсуждался обширный список нехваток. Как говорил мудрый латыш корреспондент ТАСС Вольдемар Францевич Буш, мы с головой уходили в портянки.

Иногда положение наше удавалось улучшить, и некоторые из нас добывали к портянкам еще и сапоги взамен прохудившихся. Коллега Буша Борис Афанасьев брал на себя наиболее важные контакты в хозяйственной и комендантской сфере, а если уж ему не удавалось, тогда все улаживал без помощи начальства тассовский шофер Гущян, говоря при этом:

— А, все приходится делать самому!..

В затишье нами пристально интересовалось политуправление. В его планах всегда стоял насущный пункт насчет того, чтобы поближе познакомиться с нашими индивидуальностями, для чего был выделен майор Миронов, деликатнейший из майоров, когда-либо встречавшихся мне. Генерал Михаил Михаилович Пронин уделял каждому из нас личное внимание, он запросто навещал нас в нашей хате, ругал наше жилье, поражался нашей бытовой беспомощности и потешался над нашим невоенным видом (к корреспондентам «Красной звезды» последнее не относится, это оговаривалось всегда, и я оговариваю это здесь — у них не было невоенного вида!).

Одним из крупных мероприятий затишья был день рождения Гриши Шпакова, корреспондента Совинформбюро. Не так уж много ему исполнилось, что-то около двадцати пяти, но провели мы этот день на уровне Восьмого марта, если не выше. Впрочем, Восьмого марта мы тоже устроили праздник — в честь Анисимовны, хозяйки хаты «Красной звезды», а именины ее младшей дочери отмечались само собой: оба раза гулял у Анисимовны Михаил Михайлович, он пел с нами допоздна.

Отлично жили в распутицу наши шоферы. Они ели, спали и бились в домино. Иногда устраивались просветительные вечера: мы читали с научными комментариями огромные, чуть ли не метр на метр, «священные писания», каким-то образом оказавшиеся в хате у безбожных хозяев. Кроме того, шоферы вслух читали газеты. «Мой майор сегодня подвалом идет…», «Гляди-ка, капитан мой, вот дал так дал!..» Однажды нагрянули к нам Борис Лавренев и Андрей Платонов, мы провели в разговорах долгую ночь и выяснили далеко не все.

В Акимовке мы привели в порядок свои дневники. Мы старались писать впрок, делали заготовки для будущих книг. Долгими вечерами до крика спорили о литературе и порядком надоели друг другу. Мы были придирчивыми судьями своим редакциям и не давали пощады даже самым именитым и грозным редакторам, ведя счет ошибкам и обидам и поддерживая дружескую профессиональную солидарность.