Льется с кленов листьев медь

Пушкин. Да полно, друзья, много ли стало людям от этого толку.

Человек. Как сказать…

Ваня. Много, Александр Сергеевич. Наш учитель литературы Евгения Онегина наизусть почти знал.

Пушкин. Как можно, Ваня! Я сам его, бывало, спутаю – из какой что главы.

Ваня. Правда-правда. А у многих, и до сих пор, настольная эта книга.

Пушкин. …нет, брат, настольной книгой Евангелие быть должно… прости меня Господи.

Человек. Простит. Но я Сергеич, о произведении твоем, этом главном, немного иначе скажу. Если ты без обиды встретить готов?

Пушкин. Отчего же, князь, говори.

Человек. Да за пятки ты там всех покусал – всех и каждого. Это как нужно было всяк раз нагибаться. Ты на полу, что ли, раскладывал бумаги писать?.. Ну все там у тебя ничтожества, всех мордой свозил по грязи. Ленский, вот, в Германии философии обучался – всё равно вышел восторженный какой-то дурак, а прочие – так дальше романов Ричардсона и не дошли. Чмо, если по-современному!

Ваня. (Просительно и пытаясь смягчить). Татьяна, однако ж, князь…

Человек. Вот! Шура, ну что ты с ней сотворил, а?

Пушкин. (Неуверенно). Что же?

Человек. Согнул ее, и так согнутой на всю жизнь оставил. Ты ее даже в конце за толстого генерала замуж выдал – а что, других не было?! Хоть малость бы ей оставил – нелюбимого пусть, но бравого-импозантного, этакого вояку а-ля Милорадович.

Пушкин. (Робко). Я хотел…

Человек. Как лучше хотел, знаем. А суеверной до дури зачем ее выставил?.. Было?

Пушкин. Так все они…

Человек. А в дом уехавшего Онегина как потерявшая разум она таскалась, чуть ли не портки его забытые нюхала. Плохо, брат.

Ваня, Иуда наперебой:

Ваня. Но сколько крылатых фраз!

Иуда. Природа везде описана замечательно.

Человек. (С иронией). Галки на крестах особенно. Иль вот: «Едва ль найти на всю Россию три пары стройных женских ног». Совра-ал, Шура. Дурного много, но только не в этом.

Ваня. «Мы все глядим в Наполеоны»… или: «Почитаем всех нулями, а единицами себя».

Человек. Добавь: «Нас всех учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь» – это публике особенно нравится. Ха, а еще лучше: «Без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Ведь тоже оттуда?

Пушкин. (Смущенно, и делая вид, что занят размешиванием сахара в стакане). М-м, вольность веселого настроенья… шутка…

Человек. Ты пошутил, а они всерьез взяли, вот умора!

Ваня. Князь, в этом Александр Сергеевич не виноват.

Человек. Я тоже шучу, Ваня. В мире этом без шутки… действительно, можно повеситься.

Пушкин. Нет-нет, господа, князь важное говорит, я не глядел сам под этим углом. «За пятки покусал»… значит, до них самих и опустился.

Ваня. А учитель наш говорил: «Татьяна – не женщина». (И к Пушкину). Что вы писали ее как собственную судьбу.

Пушкин вздрагивает, задумывается… встает… снова садится.

Пушкин. Умом-то не сознавал… а впрямь… чувства связывали нас неутешной судьбой… и что счастье – иллюзия некая… вот сейчас подумал – вредная, может быть даже, иллюзия. Я так внутри себя и видел Татьяну – с пустыми мечтаньями… прав ты, князь, – «за пятки покусал» – низко, где нет ничего… тьмы не вышло, оттого и свет Танин получился маленький.

Ваня. И про слова Белинского вспомнилось.

Пушкин. Знаю, со способностями молодой человек.

Ваня. Что Татьяна – жертва собственных превосходств.

Человек. Оп-ля, интересно как получается, Шура, если соединить: судьба твоя, стало быть, – жертва твоих превосходств.

Пушкин. (С досадой). Фу, как нескладно! Человек не может пострадать от сильных своих сторон.

Человек. Не должен… но может.

Звонит телефон, Ваня берет трубку.

Человек успевает произнести:

– Дурное – всегда сделать может.

Ваня говорит в трубку «да-да», кладет и сообщает:

– Я за новым постельным бельем отлучусь. Минут на десять.

Как только он скрывается, Человек встает:

Седьмым чувством чую – тут в аптечном фонде у Ванечки этиловый спирт должен быть… О, вот и ключик (начинает отпирать большой настенный шкаф).

Иуда. Нехорошо, князь.

Человек. Это кто мне говорит про «нехорошо», вы не слышали, Александр Сергеевич?

Пушкин. (Смеется). Я тоже в некотором смущении.

Человек. (Взглянув внутрь). Ба-а, тут пузырь полный. И не мене, как литр (вынимает, ставит на стол). Мы по чуть-чуть – по две ложечки в чай. Ваше окончательное мнение, господа?

Пушкин. Полагаю, грех невелик.

Человек . (Начинает быстро хозяйствовать по готовке чая). А вот любопытная сценка вспомнилась по поводу греха.

Пушкин. Какая?

Человек. С черным козлом.

Пушкин. Для отпущенья грехов?

Человек. С ним. Представь себе, Шура… представь себе городскую площадь, посередине привязанного копытами к колышкам черного козла… вкруг него тройным кольцом очередь из евреев, а хвост ее уходит в глубину ближней улицы…

Пушкин. Постой, князь, я этакого количества евреев враз никогда не видел, и представить себе даже несколько опасаюсь…

Оба смеются.