Льется с кленов листьев медь

Иуда. К чему насмешничать. Подобный обряд у многих был: и у арабов сирийских, и у иорданских.

Человек. Их тоже не похвалю. Ну-с, козел желтыми глазами на всё это таращится и понимает, что не к добру идет. Тишина, торжественно очень! Потому что час желанный для каждого – грехи можно сбросить и, стало быть, снова начать. А после ведут козла за пределы города, и дальше в пустыню… и выгоняют, милостивцы, от без еды и питья подыхать.

Иуда. Фарисейское мракобесие.

Пушкин . Отчего, князь, ты про этот нонсенс заговорил?

Человек. Так, к козлу сочувствие просыпается. И еще, когда первый раз увидел, подумал – раз с безответным козлом так могут, с человеком тоже сделают. Да еще с бо́льшим удовольствием.

Открывает пузырь со спиртом и начинает наливать в чашку через ложечку.

Забирай, брат-Пушкин. Иуда…

Иуда. Мне не надо.

Человек. Ты нас уважаешь?

Тот, после секундной паузы, показывает, чтоб наливал.

Человек. (Наливая уже себе). Ты, Шура, в «Полтаве» сказал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». «Воля»… не умом ты это слово поставил, само из глубины пришло? А с каким смыслом оно явилось?

Пушкин. (Помешивая ложкой). Само пришло, верно… а про смысл сейчас думаю…

Человек. (Берет плетеную сеточку с ванильными сухарями и подходит к Иуде). Ты непременно с макания сухаря начинай, увидишь небо в алмазах.

Тот берет сухарь, благодарно кивает. Замечает выпавший из шкафа на пол бинт в обертке, подходит поднимает… шкаф уже закрыт – сует в карман.

Человек одаривает сухарем Пушкина, тот берет почти механически.

Пушкин. Утром с Иудою говорили про наши михайловские края, где севера уже близко, а в них природа себя боле всего сохраняет. И должно же сохраниться чему-то от первоздания, от его первого дня. Вот лишайник у нас или валуны такие непонятные водятся – взгляд притягивают и дальше уводят – за грань, откуда сами взялись. Воля настоящая, где и отсчету времени нет, и всякое событье живет без подчиненья другому. Воля – когда сам неподчинен и не видишь подчиненья нигде ни в чем, так что и мысли об нем уже неоткуда взяться.

Человек. Глубоко твоя воля лежит… и далеко. Да, Иуда?

Иуда. (Кивает, задумчиво, несколько раз)…Только темная она. Сама живет по себе.

Пушкин. И тянуло меня куда-то, где б я мог сам по себе.

Человек. Теперь только понял твою поэму «Цыгане». Всё-то она мне лубком казалась – так ласково ты этот ухватистый народ описал. А стало быть, ты просто на главное указал – свобода человека ничем ограничена быть не может?

Пушкин. Указать на это словами нельзя – а только передать чувством. Не знаю, как получилось…

Человек. (Задумчиво). Получилось… особенно в картинке той, когда со скарбом, ослами идут они ниоткуда и в никуда.

Пушкин. Спасибо, князь, за чуткое ощущенье, определил хорошо: «ниоткуда… в никуда», у свободы нет адресов.

Человек. Да вот вопрос – может быть не очень приятный…

Пушкин. Спрашивай.

Человек. С твоей жизнью противоречие есть. Там свобода эта прежде всего в том показана, что женщина в чувствах вольна и, если что, ее отпустить до́лжно. Наталью, однако же, ты отпускать не думал.

Пушкин. Так не просилась, князь, а вот тебе крест – отпустил бы!.. без злобы и без малого даже укора. Ах, господа! с первых дней – еще женихом, когда с браком уж всё решилось, – тревожило, что похитителем судьбы ее становлюсь, что чужой я, случайный, на помеху другим… Ушла тревожность в первые годы, и с появленьем скорым детей, хлопоты отвлекали о достатке семейном… А потом снова явилось, хотя не было еще врага моего…

Иуда. Дантеса?

Пушкин. (Кивает). И добавилось к этому – вот как нынешним утром, и теперь почти во все дни: просыпаться мне незачем, и вот бы не просыпаться…

Иуда. Хороший вышел чаек, уже можно пить.

Пушкин опускает кончик сухаря, Человек делает тоже самое.

Пушкин. А чай, впрямь, недурен!

Все трое с удовольствием пьют.

Пушкин. «А счастье было так возможно!» Когда в конце «Онегина» так сказал, ведь не про огромное что-то думал, я без метафизики всякой, – о минутах светлых, которые жизнь дари́т, о спокойствии радостном, как сейчас у нас: когда, не заботясь ни о чем, ощущаешь мгновенья до глубины – в них чувство правды, от которого она идет всюду насквозь. Разве сейчас, друзья, мы не счастливы?!

Человек. Даже меня задело. (Допивает чай).

Иуда. Правда и счастье… правда и истина… получается: истина-правда-счастье.

Человек. Три ипостаси? Твой комментарий к догмату о Святой Троице, дружище?

Пушкин. А потом таких светлых минут делалось меньше да меньше. А оттого, что стали отдельно жить друг от друга – поэзия моя и я многогрешный. Даже друзья различать завели манеру: вот Пушкин-поэт, с ним хорошо прогуляться по Невскому или еще где у всех на виду беседу вести, а тот – просто Пушкин, и ну его: еще денег взаймы попросит, зол может стать, невоздержан. За спиной о нем можно сказать… вот, например, карикатурою смотрится рядом с женой.