Летучая мышь

— А вы случаем не сохранили кое-каких копий — ну, допустим, чтобы подстраховаться?

Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:

— Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.

— Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье…

— Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, — старик будто гордился: вот, мол, какое достижение…

— Вы идиот, Мюллер! — сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:

— Sie sind ein Vollidiot!

Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:

— Сидеть! — рявкнул я.

— Что такое? Почему вы так со мной обращаетесь?

— Хочет, чтобы я хлопотал за него в Гааге, а сам комедию ломает! Не знает, видите ли, где архивы. Не знает, что сделал с ними Барбье. Вы что, за дурака меня держите, Мюллер? Думаете, мне не известно, что всякая нацистская свинья вроде вас, ссылается на пропавшие архивы?

Он сидел молча, только левое веко дергалось. Я продолжил атаку:

— Вы лжец! Вас за это Бог накажет. Ждете от человека помощи, а сами норовите его вокруг пальца обвести, преподносите всякую чепуху, которую я и без вас знаю, — я поднялся и принялся застегивать плащ.

— Стойте, — поспешно заговорил Мюллер, — Зачем так сердиться? Я стар, память уже не та. Сядьте-ка. О чем вы спрашивали? Давайте вдвоем разберемся…

— С такими как вы, Мюллер, невозможно вести дела. Ничему вы не научились!

— Может, и так. Все мы грешники. Я каждый день молюсь, но все равно грешен, — голос у него задрожал.

— Какое мне дело до ваших грехов, мне факты нужны, — я грохнул по столу кулаком. Веко старика задергалось ещё заметней, водянистые глазки помаргивали и уклонялись от моего взгляда.

— Прошу вас, не кричите, — произнес он жалобно, — Я столько лет провел в тюрьме… Не могу, когда кричат…

— Меня от вас тошнит, — сказал я.

Мы оба замолчали. Он заговорил первый:

— Мне нужна ваша помощь. Из Гааги на мои письма давно не отвечают уже четыре месяца. Я все сделаю, чего вы хотите. Раз вас прислал Рейналь, я вам верю.

— Ладно, — согласился я, — Начнем сначала. Что вы там прихватили из архивов?

— Совсем немного. Почти ничего… Я…

— На вопрос отвечайте, черт бы вас побрал! Если солжете — имейте в виду, я все здесь вверх дном переверну, а бумаги найду!

— Я переснял кое-что на пленку. Это против правил, я знаю. Не следовало мне…

— Какие документы вы пересняли?

— Согласие Маршана на сотрудничество. Им собственноручно подписанное. То же — от Бракони. Эти двое были у нас на крючке.

— Что еще?

Заметное замешательство, легкое движение морщинистой рукой, будто он пытается отмахнуться. Но я этого не позволил.

— Говорите!

— Я как раз собрался сказать, а вы кричите. Один маленький документик в последние дни перед капитуляцией. Записка Маршана, от руки: о том, как и где Лондон готовит атаку на Париж.

— Еще что?

— Это все. Клянусь.

— Почему вы этими документами не воспользовались?

— Я хотел. Но во время суда мне дали понять, что прокурор потребует смертной казни, если я кого-нибудь впутаю.

— Давайте сюда эти фотопленки.

Мюллер с усилием встал и вышел из комнаты. Я поворошил бумаги на столе — все они имели отношение к суду над Мюллером и к его попыткам оправдаться. Вернулся он минут через пять — видимо, копался в своем архиве, я не сомневаюсь, что там ещё много чего было. Вывез тайком из Франции, ухитрился сохранить… Мне он протянул три отрезка 35-миллиметровой фотопленки.

— Если вы меня обманули, я вернусь и суну вашу голову вот в эту плиту, — пообещал я. Старик захныкал:

— Как вы со мной разговариваете? Угрожаете. Вы же собираетесь мне помочь…

— Дурак ты старый, — сказал я. — Не за тем я приехал, чтобы тебе помогать. Мы заключили сделку — ты мне документы, я взамен замолвлю за тебя слово в Гааге. И все — хоть задавись совсем, от меня сочувствия не жди.

— Понял, — веко перестало дергаться, старик уселся на место и деловито выудил из кипы бумаг нужную папку, — Вот копия моего заявления. Прочтите, пожалуйста, прежде чем встретитесь с Деесманом. Сами увидите — ничего плохого я не делал. Тут все в этой папке…

Я поднялся — он протянул мне бесплотную руку, но у меня не было желания прикасаться к ней. Я спустился по лестнице, выбросил папку в первый же мусорный ящик и поспешил на звон проходящего трамвая. Снег так и валил густыми хлопьями. Трамвайная остановка оказалась совсем близко. Когда я заворачивал за угол, в дверях скобяной лавки напротив мне померещился низкорослый человечек с военной выправкой, но я не был уверен, видел ли я его на самом деле.

Мой берлинский коллега позвонил в восемь, как обещал.

— Я тут провентилировал, — сказал он туманно, — Дело не выгорело. Джонни дежурит, я ему верю как себе, но на нет и суда нет…

— Ничего нет из того, что меня интересует?

— Ничего. Нуль. Все забрали, приятель.

— Джонни сказал, когда забрали?

— На той неделе. Во вторник, если уж точно, в одиннадцать часов. Странные делишки происходят, а?

— Кому эти документы выдали?