Летучая мышь

— Я безнадежно устарел, месье Пэнмур. Мне семьдесят один год, я полный инвалид — по крайней мере, так уверяет мой врач. Последнее время я мало кого вижу, да и память уже не та.

— И все же мы рассчитываем на вашу помощь.

— Я вас слушаю.

Я изложил британскую точку зрения на самоубийство Маршана, упомянул о непонятном безразличии, проявленном французской контрразведкой, и о том, что в Лондоне выказали больше интереса к этому событию, чем в Париже. Мой собеседник слушал молча, с восточным бесстрастием и чуть иронической усмешкой.

— Итак…

— Итак, мы хотим узнать, почему французский министр иностранных дел решил умереть ровно через двадцать четыре часа после того, как принял участие в важнейшем совещании стран НАТО — и так при этом спешил, что даже не успел вернуться к себе в Париж. Версия душевного кризиса, связанного с личными неприятностями, отпадает начисто.

— Но мне-то откуда знать? — под густыми усами мелькнула улыбка. — Для самоубийства есть множество поводов — женщина, деньги, бремя ответственности…

Изящные руки вспорхнули, будто крылья бабочки. Шум уличного транспорта пробивался сквозь узкие, высокие окна, в комнате сгущались ноябрьские сумерки, но света не зажигали.

— Вы можете рассказать о покойном? Все, что припомните — ваши впечатления, сомнения, может быть…

— Сомнения… Да, случаются времена, когда доверять нельзя никому. После войны, к примеру, когда вышли из подполья участники Сопротивления, было такое братание с Москвой… — он помедлил, глядя мне в лицо:

— Что я знаю об Андре Маршане? Много всякого — и в то же время почти ничего. Вот что я вам посоветую: просмотрите досье вырезок в архивах газет "Юманите" и "Монд". Встретите много одних и тех же статей, однако вооруженный ножницами и тюбиком клея коммунист вырежет из газеты и кое-что из того, что пропустит его коллега антикоммунист.

— Прямо от вас иду в "Юманите", — заверил я.

— Отлично. Не мешало бы ещё поговорить с Вавром — шефом французской контрразведки.

— Это входит в мои планы, хотя скорее всего толку не будет: он дал это понять моему шефу.

— Будьте добры, налейте мне ещё чаю.

Отчаянно хотелось курить, но я не решался попросить разрешения у хозяина. Он внушал почтение: настоящий гуру, с восточной внешностью, властными манерами… Непредсказуемый человек — мог и отказать. Лучше уж послушать, как он тихим голосом, в котором слышатся гортанные переливы, рассуждает об Андре Маршане:

— …Во многих отношениях человек замечательный. Не самого крупного масштаба, пожалуй, но вполне способный сделать карьеру в правительстве или руководить крупным предприятием. Ничего удивительного, что он стал именно министром — он ведь из того сугубо политизированного поколения, которое после войны вышло на политическую сцену из Сопротивления.

— Я его хорошо помню в начале шестидесятых — он тогда работал в министерстве внутренних дел, контрразведка подчинялась ему непосредственно. Он был хорош в этой должности: отличные мозги, потрясающая работоспособность. Мгновенно улавливал самую суть проблемы. Медлительность, тупость, тугоумие приводили его в бешенство. Я встречался с ним тогда довольно часто.

Во время долгой паузы, последовавшей после этой тирады, в комнате почти совсем стемнело. Робко постучав в застекленную дверь, вошла мадам Артунян, зажгла тусклую лампочку в торшере и унесла поднос с чайными принадлежностями.

— Я его не любил, — произнес мой собеседник спокойно и даже чуть удивленно, будто впервые осознал для себя этот факт.

— А почему?

— Люди, которым приходилось заниматься поисками шпионов, весьма чувствительны, — издалека начал Артунян. Мой вопрос, видимо, показался ему чересчур прямолинейным, — Интуиция у нас профессиональное качество, мы развивали её в себе ради собственной безопасности. Ну так вот — Маршана я не любил.

— Чувствовали, что он что-то скрывает?

— Отнюдь. О нем все было известно — уж своих-то мы проверяли досконально. Безупречная биография. Член Национального совета Сопротивления с сорок второго года до того дня в сорок третьем, когда Совет был разгромлен гестаповцами. Позже участвовал в битве за Париж. Проявил себя наилучшим образом. Действительно, с чего бы мне его не любить? Хотя я и де Голля терпеть не мог — а кому он нравился, скажите на милость?

Легкое пожатие плеч было ответом на собственный вопрос. Едва заметная улыбка при lese-majesty — оскорблении монарха, то бишь де Голля.

— Прочтите газетные вырезки повнимательней, — ищите малейшие несоответствия слов Маршана его политическим взглядам. Постарайтесь воссоздать образ этого человека и потом спросите себя: такой-то поступок в его характере или противоречит ему? Можно ли объяснить его логически или надо искать каких-то исключительных резонов? Я назову вам несколько имен для возможных бесед, а эти люди назовут ещё и других. В особенности рекомендую Альфреда Баума — он дольше всех служит в контрразведке и, стало быть, больше других знает. Или наоборот: раз он так много знает, то и служит так долго — выгнать его нельзя.