Летучие бурлаки (сборник)

В запале революционности наши рок-идолы не заметили, что степень их влияния на государственные процессы бессовестно преувеличена ими же самими, и не увидели, как на смену скучным и медленным советским бюрократам пришли настоящие циничные чудовища новой формации.

Когда в 1991 году Константин Кинчев в компании коллег пел

Товарищи в кабинетах
заливают щеками стол:
им опять за обедом стал костью в горле
очередной рок-н-ролл,

— это было чистой воды блефом. Новоявленные дельцы от политики щёки к тому моменту накормить ещё не успели, зато аппетиты имели настолько грандиозные, что никакой рок-н-ролл их напугать не мог точно. Плевать они хотели на любое пение.

С тех пор третий десяток лет многие из нас смотрят с потаённой надеждой на рок-идолов: ведь если они когда-то смогли снести одну постылую власть — почему бы им не сделать то же самое с другой, не менее противной?

Никто не хочет себе признаться, что мы всё это придумали за них, о них и для них.

Как тот же Борис Борисович пел ещё в середине восьмидесятых: «Всё, что я хотел, — я хотел петь».

Всё, что они хотели, — петь. Вот и поют.

В конце концов, Борис Борисович ценен не своими интервью.

А тем, к примеру, что он неведомо как исхитряется проговаривать самые важные вещи задолго до того момента, когда мы оказываемся в силах их понять.

В 1981 году на альбоме «Треугольник» появилась странная (а у БГ все они странные) песня «Миша из города скрипящих статуй».

Кто откроет дверь, бесстрашный, как пёс?
…Увенчанный крапивой и листьями роз —
Миша из города скрипящих статуй.

С полночными зубами, славный, как слон,

Царапающий лбом скрижали времён;
Стоять столбом — это движется он,
Миша из города скрипящих статуй.

Этот Миша, будь неладны все его дела, и двигаться ещё никуда не собирался по нашему городу скрипящих статуй, пятнистый лоб его ещё не коснулся скрижалей наших времён, до его прихода оставалось четыре года — а молодой питерский бард уже пропел свою песню.

Спустя десять лет, в 1991 году, когда всякая тварь считала своим долгом говорить про «Россию — вековечную рабу» и населяющих её «русских рабов», неспособных ни к работе, ни к труду, Гребенщиков сочиняет «Русский альбом» — преисполненную пронзительной печали пластинку об исходе прекрасного народа, спасти который может только божественное чудо.

«Русский альбом» был оглушительно нежданным, потому что за предыдущие без малого двадцать лет слово «русский» в песнях «Аквариума» не встречалось ни разу.

Спустя ещё десять лет, когда мы готовились вступать в тучные нулевые, зачарованные новым постояльцем Кремля, Борис Борисович записывает пластинку «Сестра Хаос» — девять псалмов о том, что внутри всей этой благости зреет неизбежный хаос:

По улицам провинции метёт суховей,
Моя Родина, как свинья, жрёт своих сыновей…

И если нам и показалось, что всё пошло на поправку, то лишь потому, что «…падающим в лифте с каждой секундой становится легче».

А в 2011 году в очередном провидческом альбоме «Архангельск» он сообщил нам: «Мы выходим по приборам на великую глушь…» (Но что характерно: «…назад в Архангельск»! Глушь нас несколько пугает, а вот «назад в Архангельск» — отчего бы и нет?)

Поэтому какие ещё интервью.

Не надо никаких интервью.

У нас и так всё есть.

Идём дальше по приборам.

Сквозь суховей по городу скрипящих статуй в ожидании государыни, которая нас пожалеет, и бурлака, который снимет с места нашу ржавую баржу.

Выцветшее пятно на месте портрета

Городок наш тихий, с ветхими заборами, выцветшими прудами и огородами, сразу выдающими степень работоспособности хозяев.

Именуется он Скопин, я там родился — в местном, крашенном в жёлтый цвет роддоме.

На самой окраине этого городка сельской своей жизнью жили мои бабушка и дедушка: они держали богатый двор, много птицы и неизменно голов десять разнообразной скотины — от коров и поросят до кроликов.

Расти среди этого зверинца, ежеутренне наблюдая быт и повадки разнообразных мохнатых душ, было чудесно. Тот опыт натуралиста мне пригождается по сей день.

Отдельный интерес представлял центр городка с каруселями, магазином детской игрушки и памятником маршалу Бирюзову Сергею Семёновичу.

Мальчики любят всё военное, поэтому строгий профиль Бирюзова всегда вызывал у меня почтение и лёгкий трепет.

Уже позже я узнал, что если кто и имел шанс распылить к чертям нашу планету — так это Бирюзов, потому что он был главный командир во время Карибского кризиса, когда СССР и США едва не начали Третью мировую. Бирюзов находился на Кубе — и, пойди ситуация иначе, именно он бы и запустил первую ракету куда-нибудь в Нью-Йорк. Наш, скопинский, я с ним на соседней койке родился… правда, чуть позже.