Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

В надежде на ошибку господин императорский лейб-медик нацепил очки, намереваясь еще раз исследовать календарь... Но тут в комнату вдруг невесть откуда хлынул ледяной холод, стекла очков сразу запотели.

А когда он их снял, то увидел перед собой какого-то полуголого человека, с кожаным фартуком на чреслах, — темнокожего, высокого, неестественно худого, с черной, вспыхивающей золотыми искрами митрой на голове.

Господин императорский лейб-медик мгновенно понял: это Люцифер, однако нисколько не удивился, так как ему фазу стало ясно, что в глубине души уже давно ждал чего-то в этом роде.

   — Ты — демон, исполняющий желания? — спросил он, невольно поклонившись. — Можешь ли ты?..

   — Да, я — Бог, коему люди препоручают свои желания, — прервал его фантом и указал на кожаный передник, — я единственный препоясанный среди богов, остальные бесполы.

Только я могу понимать желания; тот, кто реально беспол, забыл навсегда, что есть желание. Пол — вот где сокрыт глубочайший корень всякого желания, но цветок — пробужденное желание — уже не имеет ничего общего с полом.

Среди богов я единственный истинно милосердный. Нет желания, коему я бы не внял и тут же не исполнил.

Но внемлю я лишь молитвам живых душ, их извлекаю на свет. Поэтому имя мое — Luci-fero^[18].

Для душевномертвых и их алчных желаний мой слух закрыт. Потому-то так страшатся меня эти «мертвецы».

Я безжалостно вскрываю тела людей, если этого жаждут их души; я, как самый милосердный хирург, немилосердно удаляю пораженные недугом члены ради высшего знания.

Уста иных людей взывают о смерти, в то время как душа их молит о жизни, — таким я навязываю жизнь. Многие мечтают о богатстве, но души их стремятся к нищете, дабы пройти в игольное ушко, — таких я делаю нищими.

Твоя душа и души твоих отцов в земном существовании жаждали сна, потому и содеял я всех вас лейб-медиками — поместил ваши тела в каменный город и окружил вас людьми из камня.

Флутбайль, Флугбайль, и твое желание ведомо мне! Ибо возжаждал ты обернуть время вспять и вернуть свою юность! Но усомнился ты во всемогуществе моем и утратил мужество, в который уж раз отдавая предпочтение сну. Нет, Флугбайль, не отпущу я тебя! Ибо и твоя душа молит: хочу быть юной.

А потому исполню я ваше обоюдное желание.

Вечная юность — это вечное будущее, а в царстве Вечности даже прошлое возрождается как вечное настоящее...

После этих слов фантом стал прозрачным, а там, где была его грудь, стала все отчетливей проявляться какая-то цифра, сгустившаяся наконец в дату «30 апреля».

Чтобы раз и навсегда покончить с галлюцинацией, лейб-медик хотел было сорвать ненавистный листок, однако это ему не удалось. Очевидно, на некоторое время придется смириться с Вальпургиевой ночью и ее призраками.

«Ничего, ведь мне предстоит великолепное путешествие, — успокаивал он себя, — курс омоложения в Карлсбаде, несомненно, пойдет на пользу».

А так как и на сей раз ему не посчастливилось проснуться, то ничего другого не оставалось, как повернуться на другой бок и погрузиться в крепчайший сон уже без всяких сновидений...

Ровно в пять в мирный сон градчанских обитателей врывался отвратительный скрежет — это внизу, в Праге, у Богемского театра, визжа на рельсах, поворачивала электрическая конка.

Императорский лейб-медик настолько привык к этому, не совсем любезному, проявлению жизни презренного «света», что

просто не замечал его; напротив, сегодняшнее противоестественное его отсутствие заставило господина Флугбайля беспокойно заерзать в постели.

«Должно быть, у них там что-то стряслось», — всплыло в его сонном сознании нечто вроде логического умозаключения, и тотчас нахлынула целая лавина смутных воспоминаний последних дней.

Еще вчера, чаще обычного заглядывая в свой телескоп, он обратил внимание на переполненные людьми улицы; даже на мостах царила невиданная толчея, непрекращавшиеся приветственные крики «Slava» и «Nazdar»^[19] достигали его окон, растягиваясь в какое-то идиотское «ха-ха-ха-ха». Вечером над холмом на северо-востоке Праги стал виден огромный транспарант с изображением Жижки, в свете бесчисленных факелов казавшийся белесым инфернальным миражем. Ничего подобного не случалось с самого начала войны.

Господин императорский лейб-медик, разумеется, не удостоил бы все это безобразие своим вниманием, если б еще раньше до его ушей не доходили странные слухи: будто Жижка восстал из мертвых и теперь его, живого, во плоти, встречали там и сям в ночных переулках (экономка лейб-медика пребывала по сему поводу в чрезвычайном возбуждении: непрерывно клялась и божилась, давая на отсечение сразу обе руки).

И хотя из своего долгого опыта Флугбайль хорошо знал, что пражские фанатики склонны любую, пусть даже совершенно невероятную, небылицу пересказывать до тех пор, пока сами не начинают в нее верить, приводя в немалое смятение простой люд, однако даже он изумился, как такая сумасбродная мысль могла получить распространение.