Летун. Фламенко в небесах

С Марией и её отцом, Степаном Пивторачоботка, сдружились быстро. Не удивительно: люди тянутся к тому, кто среди чужаков вдруг оказывается своим — хотя бы по языку. Я же владею не только классическим русским, но и тем суржиком, на котором «хохол мариупольский», как гордо именует себя Степан, балакает с самого детства. Супруга моя покойная родом с запада Ростовской области, а туда ещё в девятнадцатом веке переселяли крепостных крестьян со Слобожанщины в немалых количествах, а после отмены крепостного права и вынужденно-добровольно, чтобы прокормиться[1], понаехало иногородних столько, что традиционно обитавших там казаков стала половина населения. Конечно, казарла[2] имела льготы за свою воинскую службу — но людская смесь получилась убойной. Вот и я, бывая в тех местах у родни, научился неплохо изъясняться.

Судьба у третьего сына сельского дьякона оказалась интересной, но очень уж беспокойной. Ещё подростком из юношеской фронды Степан начитался всякого запрещённого и с той поры мнил себя идейным анархистом. В семнадцатом году свежепризванный рядовой Пивторачоботка попал в плен во время Июльского наступления[3], но через несколько дней сумел бежать, руками выломав скрученную из колючей проволоки решётку на окошке и выпрыгнув на ходу из вагона. Как ни странно, не убился и даже сумел перейти линию фронта. Но возвращаться в полк не стал, а, совершив за три месяца одиночный переход, вернулся на малую родину в Приазовье. В шестнадцатом-семнадцатом году таких дезертиров оказалось много: несколько миллионов солдат не пожелали бесполезно помирать ни за царя Николку, ни за главноуговаривающего Сашку-аблаката[4]. Какая война? Пахать надо!!!

Но «пахать» в родном селе долго не пришлось. Весной восемнадцатого в Приазовье вошли немцы и австрияки[5]. Степан записался в красногвардейский отряд, но после отступления за Дон вновь вернулся домой. В третий раз взялся он за оружие, когда через село проходила Повстанческая Армия Нестора Махно. Без малого два года гулял Пивторачоботка с махновцами по южным губерниям, трижды брал Мариуполь, где пришёлся по сердцу самому Лёвке Задову, который забрал молодого силача служить в повстанческую контрразведку. Весной двадцать первого Степана свалил сыпной тиф: благо, родное село оказалось неподалёку и соратники не бросили бессознательного, доставив в родительский дом. Выздоровев, парень ощутил на себе нездоровое внимание «покрасневших» земляков: к тому времени Батька Нестор успел окончательно расплеваться с Советами и метался с остатками своего войска, уходя от ударов красных конников. Решив, что на просторах Радянской Украины ему с большевиками будет тесно, бывший махновец, прихватив какие-то материальные ценности, «экспроприированные» в своё время у буржуазии и захованные «на чёрный день», перебрался с Приазовья в Одессу. Оттуда с греками-контрабандистами уплыл в Турцию. Но на улицах оккупированного войсками Антанты и заполненного бежавшими беляками Истанбула оказалось неуютно, так что пару месяцев спустя он уже сходил с парохода на один из причалов марсельского порта.

С деньгами — а значительная часть «экспроприированных» ценностей у него ещё оставалась — жить везде хорошо, даже во Франции. Но воспитанный в вынужденной бережливости сын сельского дьячка не стал швыряться направо и налево франками и золотыми империалами: привычный к крестьянскому труду, он нанялся работником к богатому фермеру. Отгремевшая недавно Империалистическая война крепко повыбила население la belle France[6]. Среди погибших оказались и оба старших сына старого Поля Нуара и помощи молчаливого — из-за почти полного незнания языка — да ещё и не слишком дорого просящего за работу — силача он сперва был весьма рад. Вот только и его младшенькой, шестнадцатилетней Лизетт, силач и почти красавец Пивторачоботка тоже пришёлся по сердцу. Дурное дело, как говорится, нехитрое, так что спустя несколько месяцев последствия добровольного, но слишком тесного общения стали видны невооружённым глазом. Это, естественно, не понравилось Нуарам-старшим и старый Поль, безуспешно попытавшись набить Степану морду, поставил вопрос ребром: или тот ведёт Лизетт к алтарю, или ажаны ведут «подозрительного иностранца» в тюрьму как насильника.

Расписаться по французским законам в мэрии парень был, вообще-то, не прочь. Но предполагаемый тесть настаивал и на обязательном церковном таинстве, а перекрещиваться для этого из православия в католичество дьяконов сын был морально не готов. Позволить же дочке стать ортодоксалкой[7] не хотел уже папаша Нуар. В результате ссоры Степан покинул ферму, наплевав на невыплаченные деньги. Но на следующую ночь вернулся и попросту похитил свою брюнеточку, будто какой-то кавказский абрек. Через три дня парочка уже плыла на пароходе в Америку. Там же их брак был зарегистрирован капитаном корабля и на берег Нового Орлеана они сошли супругами по всем американским законам. В этом же городе родилась и Мари-Марийка, гражданка США Мэри Пивторач (ну не могут американцы правильно писать славянские фамилии!).