Лев

Она еще какое-то мгновение всматривалась в львиную морду, и на ее детском личике блуждало выражение, — недоверчивое, нежное и грустное, — какое бывает у матерей, когда они смотрят на взрослого сына и вспоминают его в младенчестве.

— В то время, — со вздохом заговорила Патриция, — Кихоро уже был, конечно, одноглазым, но носорог еще не прижал его к дереву. А потом, я тоже была маленькая. Кихоро еще не был совсем моим. И когда отец объезжал такие уголки заповедника, где никто не бывает, Кихоро отправлялся с ним. И вот как-то утром, — вы знаете, у Кихоро нюх на зверей лучше, чем у моего отца, — Кихоро нашел в чаще кустов маленького львенка, самое большее двух дней от рождения, как сказал Кихоро. Он был совсем один, и еще слепой, и он плакал.

Патриция потерлась щекой о гриву Кинга.

— Но почему его бросили? — спросил я.

Девочка загнула один палец и сказала:

— Может быть, его родители погнались за дичью, вышли из заповедника, и там, где отец не мог их защитить, охотники их убили. Может быть, у его матери было слишком много львят, и она захотела избавиться от самого слабого. — Патриция еще сильнее прижалась щекой к царственней гриве. — А может быть, — она его просто не любила.

В голосе Патриции было столько жалости, словно огромный лев все еще был слабым котенком, беспомощным и беззащитным в жестоком мире зарослей.

— Вы никогда не видели такого маленького! — воскликнула Патриция, устраиваясь между массивными лапами. — Честное слово, тогда Кинг был меньше двух кулаков моего отца. И такой худой и голый, — совсем без шерсти! И он плакал от голода, от жажды и от страха. Мама говорила, что он прямо как новорожденный младенец. И еще она говорила, что он слишком хилый и не выживет. Но я не хотела, чтобы он умер.

Подробно и с какой-то грустной нежностью рассказывала мне Патриция о том, как она выхаживала, спасала младенца льва. Сначала она выкармливала его соской, затем начала добавлять в молоко сахар, наконец приучала его к овсянке. Он спал вместе с ней, прижимаясь к ее телу. Она заботилась, чтобы он не простужался. Когда вечерами свежело, она покрывала его своими простынями. И когда он поправился, стал толстый и гладкий, Патриция устроила праздник в честь его крещения.

— Я сама придумала ему имя, — сказала девочка. — Я знала, верила, только я одна, что когда-нибудь он станет настоящим царем. И назвала его Кингом.

На лице ее снова мелькнула странная материнская улыбка, но тут же она продолжала совсем по-детски.

— Вы представить себе не можете, как быстро растут эти львы! Я только научилась за ним ухаживать, а он уже был с меня ростом! И тогда, — лукавая улыбка осветила ее личико, сразу вернув ему истинный возраст, — и тогда мы начали с ним играть. И он делал все, что я хотела!

Патриция яростно отбросила тяжелую лапу, которая могла бы расплющить ее одним ударом, и встала, вытянувшись, невероятно хрупкая перед огромным полусонным хищником. По ее лицу, вдруг загоревшемуся повелительной страстью, нетрудно было догадаться, как она горда, что и сейчас, в расцвете своих сил и великолепия, Кинг принадлежал ей всецело, как тогда, когда был покинутым львенком, который дышал только благодаря ее заботам.

Она крикнула:

— Он и сейчас делает все, что я захочу. Смотрите! Смотрите!

Я уже не думал, что смогу в этот день испытать ужас иного свойства. Однако Патриция сумела мне его внушить. Но на этот раз я дрожал от страха за нее.

Девочка вдруг подогнула колени, подпрыгнула как можно выше и со всего размаха, сдвинув ноги, обрушилась на бок льва. Она вскочила на землю и опять прыгнула на льва, стараясь удвоить силу удара. Потом замолотила кулаками по животу Кинга, начала бодать его головой. Потом вцепилась двумя руками в гриву и начала дергать страшную голову во всех направлениях. И при этом кричала:

— А ну, Кинг! Отвечай, Кинг! Я тебя не боюсь, старый увалень! Вставай, Кинг! А ну! Посмотрим, кто из нас сильнее!..

Огромный лев перевалился на спину, вытянул лапу и разинул темную пасть.

«Кихоро! Кихоро! — молил я про себя. — Стреляй! Стреляй же! Он ее растерзает!»

Но я не услышал смертоносного рева. Вместо этого из открытой пасти вырвалось громовое, раскатистое и радостное рычание, полное рокочущего веселья. Кинг смеялся! Чудовищная лапа вместо того, чтобы обрушиться на Патрицию и раздавить ее, осторожно приблизилась к ней со втянутыми когтями, подхватила девочку и мягко уложила ее на землю. Патриция снова набросилась на Кинга, и он повторил тот же прием. Лев входил во вкус игры. Он уже не просто обхватывал лапой Патрицию за талию и укладывал на землю. Он начал откидывать ее, как мяч. Каждый его удар был чудом эластичности, расчета и осторожности. Кончиком лапы он пользовался, как бархатной ракеткой, и ударял ею так, чтобы отбрасывать тело девочки, не причиняя ей ни малейшего вреда.