Лев

— Сломанное плечо и глаз — это не на охоте, — объяснила Патриция. — Это уже здесь, в заповеднике. Он был слишком уверен в себе и не остерегался диких животных. В другой раз на него накинулся носорог и прижал боком к стволу дерева, на которое он не успел взобраться.

— А лицо? — спросил я. — Ведь это следы когтей…

— Да, тут нельзя ошибиться, — сказала Патриция.

Я посмотрел на нее внимательнее. На лице у нее была гордость. Глаза ее потемнели, а губы порозовели, когда она начала рассказывать.

Лицо Кихоро изуродовали когти леопарда. Кихоро долго выслеживал его с единственным патроном, который он брал у Буллита, когда уходил на охоту. Эта единственная пуля поразила хищника, но не наповал. У леопарда еще хватило сил броситься на Кихоро, и он терзал охотника, пока тот, отбиваясь вслепую, не поразил его кинжалом прямо в сердце.

Когда Патриция закончила свой рассказ, она дышала учащенно и руки ее были крепко сцеплены.

— Ты гордишься Кихоро? — спросил я.

— Он не боится ничего.

— А твой отец? Ведь он тоже…

— Не хочу! Замолчите! — вскричала девочка.

Я уже привык к резким переменам в ее настроении. И все же страдальческое выражение ее лица поразило меня. Щеки побледнели под загаром, рот и глаза выражали такое страдание, какое, наверное, могла причинить лишь невыносимая физическая боль.

— Белые не имеют права, — сказала Патриция. — Я не хочу, чтобы они убивали животных.

Голос ее был глухой, задыхающийся.

— Черные — это совсем другое дело. Это справедливо. Оки живут среди зверей. Живут такой же жизнью. И у них почти такое же оружие. А белые… С их большими ружьями, с сотнями патронов! И все это ни для чего. Для забавы. Чтобы хвалиться трупами…

Голос девочки взмыл до истерического крика:

— Ненавижу, проклинаю всех белых охотников!

Патриция смотрела мне прямо в глаза. Она поняла значение моего взгляда. И крик перешел в испуганный шепот:

— Нет, нет… Только не отца. Он лучше всех. Он делает животным столько добра. Я не хочу слышать о тех, которых он убивал.

— А откуда ты знаешь? — спросил я.

— Он рассказывал маме и своим друзьям, когда я была совсем маленькая. Он думал, я не понимаю. Но теперь я не хочу, я не вынесу… Я его слишком люблю.

И только тогда я понял до конца тот взгляд, которым накануне в бунгало Патриция запретила Буллиту рассказывать о его охоте на львов в Серенгети.

Патриция опустила стекло, высунула наружу свою круглую стриженую головку и долго жадно вдыхала горячую пыль, поднятую нашими колесами. Когда я снова увидел ее лицо, на нем не осталось и тени страдания. Оно выражало только радостное нетерпение. Патриция отдала Бого приказ. Машина свернула на извилистую, ухабистую тропу.

Может быть, из-за плохой дороги или ее направления, приближавшего нас к таинственным зарослям и убежищам диких зверей, Бого вел машину из рук вон плохо. Рессоры, тормоза, коробка скоростей. Мы двигались с ужасающим шумом.

— Стоп! — внезапно приказала Патриция шоферу. — Так мы распугаем всех зверей или доведем их до бешенства.

Она схватила меня за руку и скомандовала:

— Пойдем!

Потом подтянулась к моему уху и прошептала:

— Он уже недалеко.

Соскочив на землю, она направилась прямиком к зарослям колючих кустарников.

II

Пока мы шли, Патриция была по отношению ко мне само внимание. Она раздвигала кусты, поднимала над головой колючие ветки, предупреждала о трудных местах, а там, где было нужно, буквально прокладывала мне дорогу. По ее пятам я обогнул холм, болото, взобрался на скалу и очутился в почти непроходимых зарослях. Часто мне приходилось ползти на коленях, а иногда — на животе.

Когда девочка наконец остановилась, мы были в глубине впадины, огороженной живой изгородью кустарника, густого и плотного, как стена. Патриция долго прислушивалась, определяла направление ветра и наконец произнесла своим беззвучным голосом:

— Не двигайтесь. Замрите и не дышите, пока я не позову. Будьте осторожны. Это очень серьезно.

Она без всяких усилий поднялась по склону впадины и исчезла, словно поглощенная зарослями. Я остался один посреди абсолютного безмолвия, которое царит на дикой африканской земле, близ экватора, когда солнце только перевалило зенит и густой воздух раскален и тускл от его пламени.

Я был один, затерянный в хаосе сухих непроходимых зарослей, из которых никогда бы не выбрался: единственное, что меня еще связывало с обитаемым миром, — это маленькая девочка, которая исчезла среди колючих кустов.

Дрожь пробегала по моему взмокшему телу короткими мелкими волнами все быстрее и быстрее. Но то был не страх. Вернее, страх, не похожий на обычный. Его вызывало не чувство опасности. Я дрожал, потому что каждое мгновение приближало встречу, знакомство, соприкосновение с чем-то непостижимым и сверхчеловеческим. Ибо если мое предчувствие меня не обманывало, я теперь знал, кто это…