Лев

Не понимаю, что со мной происходит. Но коленки прям дрожат мелко-мелко. И вообще, я очень странно себя чувствую. Я ведь действительно очень возбудилась. С чего бы? От этого взгляда? От голоса?

Опускаю руки, кладу их на колени и сцепляю пальцы в замок. Сжимаю сильно. И ноги тоже свожу вместе. Потому что… потому что… бред какой-то…

А он всё смотрит и смотрит мне в глаза.

— Поговорите со мнофй так, как не говорите с другими мужчинами. Как не говорили никогда. Откровенно. Без вот этих зажимов. Без этой попытки показать себя кем-то иной. Зачем вы всё это делаете? Вы же безумно страстная девушка. Я же вижу. И вы даже не представляете, как меня это возбуждает. От вас будто жар исходит. Пульсация. Вы же полны желания. Зачем вы это пытаетесь подавить? У вас всё равно не получается.

Искуситель какой-то… Взгляд его порочный, слова, голос, интонации, аромат парфюма… Что ж меня так колбасит-то…

— Лев… — выдыхаю я.

— Да? — его левая бровь чуть взлетает вверх.

— Перестаньте, пожалуйста… — опускаю взгляд и снова заставляю себя посмотреть ему в глаза. — Прошу вас…

Вижу его улыбку. Очень красивую. Сукин ты сын, что же ты со мной делаешь…

— Хорошо, — произносит он. — Но с одним условием.

Какой наглец…

— Оно не трудное, — добавляет он.

— С каким… — сглатываю, робея из-за его взгляда, — условием?…

— Перейдём на "ты"?

А в глазах у него смешливые искорки. Сукин ты сын…

Глава двадцатая

Чуть прищурившись, внимательно смотрю на него.

— Я правильно понимаю, Лев, — осторожно произношу я, — что вы тем самым склоняете меня к сексу с вами? Что это переход на "ты" — нечто большее, нежели просто желание уйти от официоза?

Он мягко улыбается мне. Глаза лучатся теплом и добродушием. Ему, суровому и бородатому мужчине-атлету, привыкшему к дорогим костюмам, мужчине с часто хмурым, тяжёлым взглядом из-под широких тёмных бровей, это, похоже, не очень свойствейственно. И это дополнительно смущает и настораживает меня. В глубине его умных, внимательных глаз, будто прыгают искорки озорства.

В этот момент, когда я, загипнотизированная взглядом сильного, красивого мужчины напротив, сосредоточена на нём, к нам, наконец, подходит официантка. В руках у неё поднос, с которого она принимается составлять блюда на стол. Мясо дымится и пахнет так, что у меня мгновенно начинает сосать под ложечкой, и даже немного урчит в животе. Оказывается, я проголодалась. Овощи и зелень тоже пахнут просто сногшибательно.

— Хотите ещё вина? — спрашивает меня девушка.

Не успеваю я ответить, как Лев произносит: "Да, повторите, пожалуйста".

Когда она уходит, Лев, не спешит приступать к еде. Вместо этого, он поднимает свой бокал с соком, улыбнувшись кивает мне, и, на этот раз не чокаясь, допивает сок в пару глотков. Ставит бокал и снова подаётся ко мне. Чуть отстраняюсь.

— Почему вы так думаете? — насмешливо спрашивает он, пристально глядя в глаза. — Я про переход.

— Заметьте, — качнув головой, отвечаю я. — Вы отвечаете вопрос на вопрос.

— Вслед за вами, — улыбается он. — Вы, должно быть, не обратили внимания, но сначала вопросом на вопрос ответили вы, Олеся.

Отпиваю из бокала. Больше для того, чтобы взять паузу.

Но Лев не даёт мне сосредоточиться на своих мыслях.

— Давайте поступим так, — предлагает он. — Я вам кое-что расскажу, а вы, на основании этого примете решение: переходить вам со мной на "ты" или нет. Годится такой вариант?

— Вполне, — отвечаю я.

— Отлично, — он чуть щурит глаза. Сложив руки в замок, снова смотрит на меня пристально и серьёзно. — Вы любите философию?

— Что, простите? — несколько теряюсь я.

Неожиданно как-то.

— Философию, — улыбнувшись, негромко повторяет он.

— Не могу назвать себя спецом… Это не очень моя тема.

— Это тема каждого. По крайней мере мыслящего. А вы как раз из таких.

— Хорошо, — разведя руками, пожимаю плечами я. — Как вам будет угодно.

— Вы знакомы с философией Ницше?

— С чем именно? Вы про "сверхчеловека" или про "Бог умер"?

— О-о-о, — восхищённо тянет он, и откидывается назад. Смотрит на меня с явным уважением. — Так вы немного в теме.

Мне приятна его реакция. Снова смущаюсь.

— Разве что немного, — говорю я, не желая, чтобы он принялся меня тестировать на знание философии.

Я в ней действительно профанка. Просто что-то помню из университетского курса.

— В любом случае, приятно, — говорит он. — Нет, я о другом. О том, что он считал христианскую мораль — моралью рабов. И для этого, надо сказать, у него были основания. Потому что она колыбель христианства — древний Рим, и мораль эта действительно во многом сформирована взглядами римских рабов.

— Для чего вы мне этого говорите? — настораживаюсь я.

— Нет-нет, — он поднимает ладонь, — я не ради каких-то религиозных споров это сказал. Я к чему я, вы скоро поймёте. Чуть терпения, ладно?

— Да, хорошо, — щурю глаза я.

— Ницше противопоставлял этой морали мораль саморазвития и крайней индивидуальности.

— Эгоизма.

— В какой-то мере и так, да. Но я о другом. Знаете ли вы, например, что наши древние предки не имели религии вообще?

— Нет, не знала.

К чему он клонит? Для чего он мне всё это говорит?