Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

– Оставьте, оставьте. Я, милый мой, тоже кое в чем разбираюсь и люблю искусство. Ваши эскизы – это откровение! Это подлинное, громадное искусство!! Вам нужно памятник поставить.

– Значит… я могу надеяться на право жительства?

– Вот именно, что не можете!! Будь вы ремесленник – тогда пожалуйста. Вот, например, если бы Бодаревский, или Штемберг, или Богданов-Бельский были евреями – пожалуйста. Им – хоть три права жительства! Где угодно. А вы, мой милый… Нет, это было бы оскорблением святому искусству. Что? Вот ваша шляпа… До свиданья!

Усталый, Бакст поплелся домой.

Вошел в мастерскую. Чудесные, ласкающие глаз рисунки и эскизы смотрели на него вопросительно. В их причудливых линиях и пятнах читался вопрос:

– Дали?

В ответ на это Бакст погрозил им кулаком и бешено заревел:

– Будьте вы прокляты! Из-за вас все!!»

В перевернутой форме эта история Аверченко, казалось, пародировала рассказ Вазари о «совершенной», ремесленной линии Джотто. Между ремесленником и независимым художником граница пролегала по черте оседлости. Бакста наказывали за то, что он, будучи евреем, не был ремесленником; выселяли за то, что он – среди евреев – был художником с европейским именем, как бы не-евреем, европейцем, да к тому же знаменитым.

Не сильно расположенный к евреям Дмитрий Философов вспоминал: «После первой революции, уже „знаменитый“, с красной ленточкой в петлице[710], он приехал из Парижа в Петербург, совершенно забыв, что он еврей из черты оседлости. Каково же было его удивление, когда к нему пришел околоточный и заявил, что он должен немедленно уезжать не то в Бердичев, не то в Житомир. Покойный вице-президент Академии художеств гр. И.И. Толстой (впоследствии городской голова) возмутился, печать подняла шум, и Бакст был оставлен в покое»[711].

«Облетевший все газеты случай с Бакстом, которого едва не выселили из Петербурга в 24 часа как не имеющего права жительства, характерный показатель, до какой степени у нас еще мало ценят искусство, художников, вообще талантливых людей»[712], – возмущался журнал Аполлон, полностью следуя тому же самому, только вывернутому наизнанку, «двойному дискурсу» (как если бы в столицах России проживали только талантливые люди!). А вот что писала в октябре об этом скандале газета Речь: «Вопрос о праве проживания в столице художника Л.С. Бакста разрешен, как нам сообщают, в утвердительном смысле. По просьбе директора Эрмитажа гр. Д.И. Толстого[713] министр иностранных дел С.Д. Сазонов возбудил перед министром внутренних дел А.А. Макаровым ходатайство об отмене распоряжения полиции о высылке Л.С. Бакста, как еврея, из Петербурга. Свое ходатайство С.Д. Сазонов, как передают, мотивировал тем, что распоряжение полиции произведет весьма невыгодное впечатление в Париже и Лондоне, где Л.С. Бакст пользуется большой популярностью. Министр внутренних дел А.А. Макаров согласился с мнением С.Д. Сазонова и предложил санкт-петербургскому градоначальнику пересмотреть дело о высылке Л.С. Бакста. 14 октября из канцелярии градоначальника сообщили по телефону в гостиницу, где остановился Л.С. Бакст, что полиция не встречает препятствий к проживанию в Петербурге Л.С. Бакста»[714]. Речь, однако, шла только об отсрочке.

Вернувшись в Париж, Бакст в отчаянии, с уже эмигрантской грустью писал Бенуа: «Жалко снега, жалко Рождества, жалко Россию, но, право, я три раза порывался идти к Марии Павловне и так и не решился, сгорая от стыда, умолять о разрешении жить на родине»[715]. Тем не менее год спустя, в надежде снова навестить сына на Рождество, он все же решил каким-то образом поправить свое положение. Напомним, что прямо перед этим, в августе 1913 года, Бакст получил чин офицера Почетного легиона, являющийся очень высокой правительственной наградой; во Французской республике члены этого ордена были и остаются своего рода аристократией. Интересно, что в деле о получении звания[716] в графе «национальность» у Бакста стояло: «русский». Действительно, «еврей» он мог бы написать во Франции только в графе «вероисповедание», а такой графы в анкете, естественно, не было.

Прежде всего, Бакст написал (по-французски, в элегантном и очень свободном стиле) письмо своей старинной знакомой, великой княгине Марии Павловне, с просьбой позволить ему пожить две недели в ее дворце, ибо тогда он бы рассматривался полицией как ее гость и его бы не посмели трогать[717]. Однако Мария Павловна поселить Бакста у себя отказалась, предложив ему вместо этого уладить его «проблему».