Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

К письму Лобойкову было приложено датированное тем же 23 октября 1913 года обращенное к великой княгине официальное прошение следующего содержания: «Решаюсь прибегнуть к стопам Вашего Императорского Высочества, как Августейшей покровительницы художников, с следующей моей почтительнейшею просьбою. По существующим для г. С.-Петербурга правилам, мне, как принадлежащему к иудейскому вероисповеданию, не разрешается проживание в столицах, несмотря на то, что я имею звание потомственного почетного гражданина. Между тем я учился в Императорской Академии художеств с 1883 по 1887 год, и если не имею аттестата художника из Академии, то потому, что вследствие болезни должен был покинуть Академию. После того я не оставил занятие искусством, а напротив того, усовершенствуя свои познания за границей, я много работал в области искусства и достиг, смею думать, значительной известности и вполне независимого положения в Париже, способствуя своими работами, по мере сил и способностей, распространению русского искусства за границей. Пользуясь всеми правами в Европе, я ощущаю особенно унизительное чувство оттого, что у меня на родине я лишен права приезда в Петербург, где протекла моя молодость и учебные годы, и тогда как почти все Европейские музеи имеют мои работы. В Брюсселе в 1910 году я получил в Русском Отделе всемирной выставки вторую золотую медаль, а во Франции мне пожалован за заслуги в области искусства офицерский крест Почетнаго легиона. Вместе c этим мне, русскому подданному художнику, при моих приездах в Россию приходится предпринимать крайне тягостные хлопоты для получения разрешения на проживание, хотя бы самое короткое время, в С.-Петербурге. В таком моем тяжелом положении, я позволяю себе беспокоить Ваше Императорское Высочество моей почтительнейшей просьбой оказать мне Ваше милостивое покровительство и исходатайствовать для меня, во внимание к моим художественным заслугам, право проживания во всех местах Российской Империи»[726]. «Пользуясь всеми правами в Европе, я ощущаю особенно унизительное чувство» – даже в этом «нижайшем» прошении 46-летний Бакст сохранял независимый тон и, гордо вычеркнув (и не переписав письма) слово «подданный», заменил его «русским художником»[727].

Нужно отдать должное Валерьяну Порфирьевичу Лобойкову, не пожалевшему сил на то, чтобы прошение Бакста дошло до петербургского градоначальника. В январе 1914 года последний, письмом за собственной подписью, заверил, что «к допущению жительства в Петербурге потомственного почетного гражданина, художника Льва Израилевича Розенберга (Бакста) препятствий не будет»[728]. Бакст немедленно телеграфировал: «Очень тронут Вашим участием. Бесконечно Вам благодарен»[729]. А уже 27 января 1914 года на собрании Совета Академии было предложено принять Льва Самойловича Бакста в академики[730]. В марте Бакст послал свой послужной список[731]; кандидатура его[732], одновременно с кандидатурой Бенуа, баллотировалась в собрании 27 октября 1914 года и с успехом прошла. Бакст был удостоен «почетным званием Академика». В письме, в котором Лобойков оповещал Бакста об этом радостном событии, он просил, «принимая во внимание, что присуждение звания должно предоставлять Вам право беспрепятственного приезда и пребывания в России»[733], прислать ему точные имя, отчество и фамилию для написания в дипломе. Делалось это для того, чтобы у Бакста вновь не возникло проблем с полицией.

Видимо, в связи с началом войны вернувшееся письмо вручено было сестре Бакста – Розе Самойловне Манфред, ответившей, что ее брат «находится теперь в Швейцарии, в Женеве», Hôtel du Park. «По паспорту, чистосердечно писала сестра, он значится Лейб-Хаим (по-русски Лев-Виталий) Израилевич, он же Самойлович, Розенберг-Бакст»[734]. Сам он вскоре телеграммой из Швейцарии уведомлял по-французски: «Veillez mettre Leyba Chaim Izrailevitch Rosenberg dit Léon Bakst»[735]. И снова по-русски: «Точное мое имя по паспорту: Лейба-Хаим Израилевич Розенберг „он же“ Леон (или Лев) Бакст, или „по прозванию“, или „по выставкам“ Лев Бакст»[736]. Еще одна проблема возникла со склонением. Рука неизвестного клерка поупражнялась в постановке «Лейбы Хаима Израилевича» в винительный падеж[737]. Так прославленный уже в Европе Леон Бакст снова стал на родине тем, кем он родился.