Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

– Разрешите показать вам карту пастбищ, – предложила жена Яхин-Боаза. – Там можно смотреть на овечек и коровок. Вы не представляете, что происходит на фермах. – Она смеялась. Старик покраснел, повернулся и вышел из лавки, споткнувшись о львиный упор в открытых дверях. Сквозь витрину жена Яхин-Боаза следила, как он идет по улице. Мимо трусили собаки, не глядя на него.

Под вечер в лавку зашел землемер, который некогда рассказывал Боаз-Яхину о картах. Был он высок, с обветренным лицом, и от него веяло далью, ветром пустыни в открытых пробелах. Он отдал жене Яхин-Боаза особо заказанные карты, над которыми трудился.

– Некоторые, – сказал он, когда они покончили с делами, – в картах не нуждаются. Они создают для себя места и всегда знают, где находятся. Мне вы кажетесь таким человеком.

– Мне карты не нужны, – отозвалась жена ЯхинБоаза. – Карты для меня ничего не значат. Карта притворяется, будто показывает тебе, что́ там есть, но это ложь. Нет ничего, пока не сделаешь так, чтобы что-то было.

– А, – произнес землемер. – Но сколько людей об этом знает? О том, что постичь невозможно, – все равно, знаешь ты об этом или нет.

– Я это знаю, – сказала она.

– А, – произнес землемер. – Вы! Вот что я вам скажу – с такой женщиной, как вы, моя жизнь была бы другой.

– Вы говорите так, словно вся ваша жизнь уже позади, – сказала она. – Вы не так уж стары. – Она подалась вперед через стойку. Он подался к ней. Сверху, из кофейни, доносилась музыка. Помощница выбила покупку и загремела деньгами в кассе. Лев у двери, казалось, улыбался, когда покупатели входили, выходили. Теперь почти все время она держала дверь в лавку открытой. – Мужчина, как вы, – произнесла жена Яхин-Боаза, – был бы просто находкой для нефтяных компаний, иностранных инвесторов. Ежемесячный бюллетень, к примеру, со свежей информацией по собственности и тенденциям развития. Кто знает, каких высот вы б достигли, если б захотели? Мужчина, который знает, что к чему, видит, как все должно делаться, и прикладывает к этому руку… – Перед ней возникли залитые светом служебные кабинеты, большие окна с видом на море, схемы войн, щелканье телетайпов, конференции, телефоны со множеством кнопок, посетители из-за рубежа, статьи в деловых журналах. Она взялась за принесенные им карты, снова отложила их. – Границы, – сказала она. – Колодцы. Водяные колодцы. Слыхали когда-нибудь о водяном миллионере?

Что там с водяными акциями на бирже? – Они оба засмеялись.

– Видите, о чем я? – спросил землемер. – Я думаю мелкими мыслями, вы же – крупными. А! – Они подались друг к дружке через стойку, оба мыча песенку, что доносилась из кофейни наверху. – Быть может, мы бы нынче вечером поужинали? – спросил он.

– Я бы не возражала, – отозвалась жена ЯхинБоаза. Под вечер она велела помощнице запереть лавку, а сама поднялась к себе пораньше. Долго лежала в ванне, томясь в шелковистом жаре парящей воды, нюхая пахучие пузырьки, возвращаясь чувством к юности, что все еще где-то в ней была, к возбужденью предстоящего вечера. Она вспомнила, как в университете писала тихие пейзажи – солнечными полуднями, когда волосы ей развевал ветер. Она вытащит из шкафа ящик с красками. Вновь начнет рисовать, сидеть где-нибудь на солнышке в тихих местах, чувствовать ветер. Зеленые места.

Она оделась, тщательно наложила макияж, перед запотевшим зеркалом попробовала расслабить рот. В сумерках поднялась на крышу, поглядела, как на площади темнеют в угасающем свете пальмы. Ей пришла на ум песня, которую тихонько напевал ее отец, а вечерний бриз колыхал ей волосы:

Там, где роща апельсинов утром
стелет тень, было пусто
двадцать лет назад день в день.

Где в пустыне веял ветер, мы кинули все силы, дали воду, и теперь здесь растут апельсины.

Недавно она снова выпрямила свое обручальное кольцо и надела его на палец, и теперь дотронулась до него. Ей вспомнился младенец Боаз-Яхин, хохочущий при купании в раковине, она сама что-то напевает на кухне, молодой Яхин-Боаз. Она захлопнула свой ум для этих воспоминаний. Подумала о разосланных пяти копиях письма и улыбнулась. Голуби кружили над площадью, и она заплакала.

20

Твердыня наша – наш Господь[2], пела в уме Гретель, пока стояла за прилавком книжного магазина и слушала голоса хора в церкви городка, где она родилась. Деревянные хоры церкви расписаны были сценами из Библии – румяные лица, синие и алые одеянья, слишком много цвета, отчего в глазах оставался привкус марципана. Три креста на Голгофе, черные небеса, серые тучи. Воскресение из мертвых, пронизанное множеством золотых лучей света, Иисус в белых мурашках на коже. Жена Потифара, развратная, роскошная, домогается Иосифа[3].