Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

– Транзистор, трансмистер, трансмиссис, транспредки, – произнес туго свернутый. – Чистый рок. Балдеж. «Ей в колыбели гробовой вовеки суждено с горами, морем и травой вращаться заодно»[10]. Иногда целыми неделями не бывает ничего, кроме воскресений. Почему бы им не передвинуть воскресенье на середину недели, чтобы ты мог сунуть его в ИСХОДЯЩИЕ у себя на столе? Но нет. Ублюдки хреновы. Пускай теневой кабинет над этим поломает голову у себя в кабинетах, да и солнечный кабинет заодно. Человек есть продукт своих воскресений. Не говорите мне о наследственности. Дарвин убрался на Галапагосы, чтобы в воскресенье с родителями не кататься. Мендель клал горошком. Все рассказывают мальчику о сексе, но никто не излагает ему фактов воскресенья. Дом там, где сердце, да, поэтому пабы никогда не разорятся. Прости нам наши воскресенья, как мы прощаем тех, кто воскресает против нас. Родитель или дитя, без разницы. Одолжите мне понедельник, Христа ради. – Он заплакал.

– Сегодня не воскресенье, – сказал Яхин-Боаз.

– Нет, оно, – произнес туго свернутый. – Воскресенье всегда. Для этого изобрели дела – дать людям конторы, где можно укрыться пять дней в неделю. Даешь семидневку, говорю я. Все неуклонно становится хуже. Сволочи бесчеловечные. Куда делся ваш лев?

– Ушел, – ответил Яхин-Боаз. – И не вернется. Он всегда появляется по рабочим дням, а тут всегда воскресенье. – Он жестоко улыбнулся, и туго свернутый заплакал еще пуще, зарылся под одеяло и накрылся с головой.

Яхин-Боаз знал: никакого льва для него здесь больше не будет. Он не заслужил этой огромной, нарастающей в нем волны ярости, она была навязана ему коварными происками тех, которые собственного льва не имели. Ему придется хорошо себя вести, быть спокойным, глушить в себе ужас и ждать прихода ярости, пока отсюда не выберется. Придется скрывать лязг в себе, носить свой ужас, словно серую арестантскую робу, безразлично позволять всему течь сквозь себя.

С той поры поступь у него сделалась, как у многих других пациентов. Даже обутым он, казалось, ходит босиком, бесплечен, обезвручен. Запах стряпни пел о разгроме. Яхин-Боаз кивал, посрамленный.

– Как тикаем? – спросил врач, когда стопы вновь принесли его к Яхин-Боазу.

– Спасибо, очень хорошо, – ответил Яхин-Боаз. Отныне он будет помнить, что отвечать врачу нужно так, словно тот говорит настоящими словами.

– Таксно, – сказал врач. – Я ведь говорил, что все тик будет так.

– Это верно, – сказал Яхин-Боаз. – И вы были правы.

– Иной тик только так и требуется, – произнес врач. – Что и говорить, иногда вокруг столько тиков, что сойти с така очень даже просто.

– И не говорите, – ответил Яхин-Боаз.

– Тик, – сказал врач. – Именно тогда хороший тик с таком тикуют тикчеса, и так пациент тикходит в тикбя.

– Ну да, – подтвердил Яхин-Боаз. – Мир и покой творят чудеса, и я действительно прихожу в себя.

– Вот и тик, – сказал доктор. – Мы без протикания вытакаем вас отсюда.

– Чем скорее, тем лучше, – сказал Яхин-Боаз.

– А как быть со всеми этими львами? – спросил врач, и все слова прозвучали ясно и отчетливо.

– А кто говорил о львах? – переспросил Яхин-Боаз.

– В таком месте очень сложно таиться, – сказал врач. – Слухи разносятся очень быстро.

– Я действительно кое-когда мог упомянуть о льве, – ответил Яхин-Боаз. – Но если и так, то говорил я иносказательно. Быть неправильно понятым очень легко, знаете ли. Особенно в таком месте.

– Вполне, – сказал врач. – Ничего проще. Но как быть с укусами и следами когтей?

– Ну, – сказал Яхин-Боаз, – я думаю, каждый имеет право на собственную половую жизнь. Некоторым нравятся аксессуары из черной резины. Взрослые люди в возрасте согласия и прочее – вот как мне кажется.

– Вполне, – сказал врач. – Главное – не выносить это за порог своего дома, знаете ли. Я такой же современный человек, как и все, но такое нельзя выпускать на улицу.

– Вы, конечно, правы, – сказал Яхин-Боаз. – Иногда выходит из-под контроля.

– Но следы когтей и укусы, – произнес врач. – Таких не может оставить человек.

– Шкуры животных, – пояснил Яхин-Боаз, – можно достать целиком, знаете, с когтями и зубами. С ними, однако, покончено. Право же, мне ужасно стыдно за все произошедшее. Я просто хочу возвратиться к моей работе и вновь осесть в нормальной жизни.

– Хорошо, – сказал врач. – Вот это уже разговор. Теперь осталось недолго.

Навестить Яхин-Боаза пришла Гретель. Он едва о ней думал с тех пор, как его положили в лечебницу, и предпочел бы не думать о ней и сейчас. Яхин-Боаз изумился, увидев ее такой молодой и красивой. Моя женщина, подумал он. Как это произошло? Опасно иметь яйца, но есть в этом и что-то славное.

– Завтра меня выписывают, – произнесла она.

– Что ты им сказала? – спросил Яхин-Боаз.

– Сказала, что все это из-за секса. Вы же знаете, какие мы бываем, горячие иностранцы. Сказала, что решила, будто ты бегаешь с другими тетками, ревность моя довела меня до дикости, и я сама не помню, как оказалась на улице с ножом.

– И они готовы тебя выпустить?