Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

Он кивнул суперинтенданту, выбрался из круга, расступившегося по обе стороны от него, и в одной рубашке пошагал по улице прочь.

Кляйнцайт

Посвящение: Джейку

I. От А к В

Вот опять, точно сигнал по проводу. Ясная ослепительная вспышка боли от А к В. Что за А? И что за В? Кляйнцайт не желал знать. Он думал, его гипотенуза на той стороне. Хотя кто ее знает. Ему всегда было боязно смотреть на анатомические схемы. Мышцы – да. Органы – нет. От органов вечно жди неприятностей.

Вспышка. Вновь от А к В. Диапазон у него был тверд на ощупь и распух. Сухая кожа на черепе шелушилась. Он поместил лицо перед зеркалом ванной.

Я существую, сказало зеркало.

А я? – спросил Кляйнцайт.

Не моя печаль, ответило зеркало.

Ха ха, засмеялась больничная койка. И близко не от Кляйнцайта, даже не видела его, вообще стояла на другом конце города. Ха ха, засмеялась больничная койка и затянула песенку, что замычалась сквозь ее железные члены и оббитую эмаль. Ты и я, от А к В. У меня тебе подушка в изголовье, сказала койка, у меня тебе медкарта в изножье. Медсестра и ее сиделки слушают всю ночь. Капельницы и пузырьки, кислородные баллоны и маски. Все разложено. Будь как дома.

Отвянь, сказал Кляйнцайт. Он оставил зеркало пустым и отправился на работу, пребывая за своим лицом в коридорах Подземки и садясь в поезд. В руке портфель-дипломат, под мышкой Фукидид, «пингвиновское» издание «Пелопоннесской войны». Книга для ношенья, он даже ее не начал читать.

НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, сказал заголовок в бульварной газетке рядом. Он его презрел, глянул на голую девушку на следующей странице, затем вывернул шею еще раз посмотреть на заголовок, ОПЯТЬ НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, сказал тот. Я вам не мешаю? – осведомилось лицо, читавшее газету. Отвернулось вместе с заголовком и голой девушкой. Скотина, подумал Кляйнцайт и закрыл глаза.

Ну что вам сказать? – обратился он к неведомой публике у себя в уме. Какая разница, кто я или есмь ли я?

Публика ерзала на сиденьях, позевывала.

Ладно, сказал Кляйнцайт, давайте изложу иначе: вы читаете книгу, и в книге этот человек сидит у себя в комнате совсем один. Так?

Публика кивнула.

Так, сказал Кляйнцайт. Но на самом деле он вовсе не одинок, видите ли. Есть писатель, который об этом рассказывает, есть вы, кто это читает. Он одинок не в том смысле, в каком одинок я. Вы не одиноки, если есть тот, кто это видит и расскажет об этом. А вот я – одинок.

Что тут нового? – спросила публика.

Возможно ничего нынче вечером, к утру прояснение, ответил прогноз погоды.

Давайте я так изложу, сказал Кляйнцайт. Что называется, с азов: у меня есть бритва «Жилетт-Текмэтик». Ее лезвие – полоса сплошной стали, и после того, как побреюсь раз пять, я переставляю ее на следующий номер. Первый номер последний, и это, конечно, важно, да? Затем бреюсь этим первым номером десять, может, пятнадцать раз, пока не куплю новую кассету. А почему – мне и невдомек. Задачка не по зубам, э?

Публика разошлась, ему зевали пустые сиденья.

Кляйнцайт вышел из поезда, влился в утренний натиск по коридору. Среди стоп заметил он лист желтой бумаги, формат А4, ненаступленный. Подобрал его. Чист с обеих сторон. Он положил его себе в дипломат. Проехал вверх на эскалаторе, глядя под юбку девушки девятью ступеньками выше. Булочки к завтраку, сказал он себе.

Кляйнцайт поднялся на лифте, вошел к себе в кабинет, сел за свой стол. Набрал номер доктора Розоу и записался на прием. Так-то лучше, сказала койка в больнице на другом конце города. Уж мы с Сестрой обо всем позаботимся, и бутылочку оранжада на тумбочке ты получишь, как все.

Не буду сейчас об этом думать, подумал Кляйнцайт. Вытащил лист желтой бумаги из дипломата. Толстая была эта бумага, шершавая на ощупь, грубая и крепкая на цвет. Такой нужен простой стол хвойного дерева, беленые стены, голая комната, подумал Кляйнцайт. В историях всегда простые хвойные столы. За ними сидят юноши и строчат на обычной писчей бумаге стандартного формата. Единственное их пальто висит на единственном колышке в беленой стене. Есть ли вообще простые хвойные столы, голые комнаты? Кляйнцайт сунул бумагу в пишущую машинку вместе с копиркой и листом потоньше, отряс на машинку немного перхоти и принялся сочинять телевизионную рекламу зубной пасты «Бзик».

II. Сестра

Сестра проснулась, встала с кровати, розовая, как заря. Розоперстая, розостопая, розососковая. Высокая, крепкая, фигуристая, Юноне подобная. Вымылась и почистила зубы. Простой белый лифчик, панталончики из «Маркса-и-Спенсера». Ничего причудливого. Надела форму, шапочку, жесткие черные Сестринские туфли.

Палата А4, пожалуйста, сказала она туфлям. Те ее туда доставили. Какое наслаждение – видеть, как она идет! Стены были прохладны и свежи с обеих сторон, коридоры улыбались отраженной Сестрой.

У себя в кабинете Сестра управилась с кабинетными делами, выкурила сигарету, отперла медицинский шкафчик, окинула взглядом свою империю. Вассалы кашляли и вздыхали, пожирая ее глазами, выпученными над кислородными масками. Однажды принц ко мне явится, подумала Сестра.