Лев Гумилев

Нередко его посещали гениальные интуитивные откровения, и он, не всегда догадываясь, что это был зов ноосферы, старался подвести под любое провидческое озарение эмпирический базис. Тем самым он одновременно демонстрировал и доказывал бесплодность вульгарного социологизма в исследованиях этноса как природного явления и бесперспективность абстрактных схем и подходов при изучении исторических процессов. Такой подход привлек на его сторону симпатии множества читателей. В середине 80-х годов XX столетия началось повальное увлечение книгами и статьями Гумилёва. Сам автор, между прочим, расценивал всплеск массового интереса к собственной концепции этногенеза и теории пассионарности достаточно осторожно. Вот что, к примеру, писал он летом 1991 года:

«Сегодня день нашего Отечества явил небывалый всплеск интереса самых различных людей к истории. Однако вполне естественный интерес читателей к истории своего народа часто ведет по дороге искреннего заблуждения. Желая понять свою историю, люди подсознательно переносят на исторический процесс закономерности, свойственные жизни индивида. Зачастую начинается поиск прародины прародителей по принципу: чем древнее и экзотичнее, тем лучше. Но, увы, историческая жизнь народов неизмеримо сложнее, а значит, ярче и красочнее, чем представляется любителям древности, далеким от проблем науки <…>».

От себя добавлю: скептическое высказывание Гумилёва вовсе не исключает вполне научного исследования корней и истоков современных народов, имевших в далеком прошлом общую прародину и представлявших собой некое этнолингвистическое и социокультурное целое [55].

Он не смог сказать ничего определенного даже тогда, когда его ученик Абрар Гибадуллович Каримуллин выдвинул оригинальную и лингвистически хорошо обоснованную гипотезу о дальнем родстве татар (в лице прототюрков) и североамериканских индейцев. Былое единство разных по языку и происхождению народов Лев Николаевич предпочитал рассматривать в культурологическом и религиозном аспектах. Так, неоднократно возвращаясь к генезису древнетибетской религии бон (предшествовавшей буддизму), он вместе со своим другом и единомышленником, ученым-тибетологом и монголоведом Брониславом Ивановичем Кузнецовым (1931—1985) установил общие корни боннской (древнетибетской) и зороастрийской (древнеиранской) религий, указал на реминисценции древнеарийского солнцебога Митры в традиционных тибетских верованиях. Однако дальше констатации взаимовлияния древних религий и идеологий ни Гумилёв, ни его соавтор не шли. Между тем у данной проблемы имеется иной более глубокий аспект — следы древнейшего этнолингвистической и социокультурной общности, восходящей к эпохе, условно именуемой гиперборейской (когда единый протоэтнос обитал в совершенно иных регионах, позже мигрировав в места нынешнего расселения).

Несколько ранее Гумилёв утверждал: «То, что патриотически настроенного автора интересует история Отечества — закономерно, равно как и то, что его отношение к традиционной историографии может быть не только критичным, но и скептичным. Каждый исследователь имеет право на оригинальные суждения, а читателя интересует лишь, насколько новая концепция убедительнее прежней. В науке существует только один критерий: мнение не должно противоречить строго установленным фактам, но вправе противоречить любым концепциям, сколь бы привычны они ни были».

По Гумилёву, историю России, изложенную в этнологическом аспекте, невозможно представить в виде линейного процесса, идущего от Рюрика до наших дней. События этногенезов народов нашего отечества составляют историческую канву жизни по крайней мере двух разных суперэтносов. И в этом смысле необходимо различать историю Древней Киевской Руси (с IX до XIII века, включая историю Новгорода до его падения в XV веке) и историю Московской Руси (с XIII столетия до наших дней). Оба этапа, по Гумилёву, хорошо укладываются в разработанную им общую схему — от фазы пассионарного подъема до обскурации. Ключевым же периодом для понимания отечественной исторической судьбы являются три века: XIII, XIV и XV, — когда русская действительность формировалась как результат интерференции (наложения) двух разных процессов этногенеза. Финальная фаза этногенеза Киевской Руси сочеталась с начальным, инкубационным периодом истории будущей России, и это сочетание придало столь трагическую окраску времени Александра Невского, Дмитрия Донского и Василия Темного.